Один за другим, будто по волшебству, из-под земли в безоблачную высь поднялись стройные водяные столбы. На высоте в четыре человеческих роста они развернулись цветками брызг. В лучах солнца брызги превратились в радужный туман, оттеняющий необычность и красоту зрелища. За всю историю Тапробана глаза людей еще не видели такого чуда.
Король улыбнулся, и придворные наконец-то посмели перевести дух. На этот раз погребенные под почвой трубы не лопнули под напором воды; на этот раз проложившие их каменщики, не в пример своим бесталанным предшественникам, могли надеяться дожить до преклонных лет, насколько такая надежда вообще была возможна при Калидасе.
Солнце незаметно склонялось к закату — и также неуловимо струи теряли высоту. Вот они уже стали не выше взрослого человека: резервуары, наполненные такими трудами, почти опустели. Но король был доволен — он поднял руку, фонтаны дрогнули, вновь поднялись и, словно отвешивая трону прощальный поклон, безмолвно опали. Недолгая рябь пробежала бликами по поверхности бассейнов, а затем они вновь обратились в тихие зеркала, обрамляющие громаду вечной скалы.
— Рабы потрудились на славу, — произнес Калидаса. — Отпустите их на свободу.
Разумеется, рабы никогда не могли постичь до конца смысла своих стараний: никому не дано было разделить одинокие мечты короля-художника. Обходя окружившие Яккагалу выхоленные, изысканные в своем убранстве сады, Калидаса испытывал удовлетворение — самое полное за всю свою жизнь.
Здесь, у подножия Скалы демонов, он задумал и создал свой единоличный рай. Оставалось одно: возвести небесные чертоги на вершине.
4
СКАЛА ДЕМОНОВ
Раджасингх видел эту инсценировку уже добрый десяток раз, знал назубок каждый поворот сюжета, и все же хитроумная игра света и звука неизменно волновала его. Для тех, кто приезжал к Скале демонов впервые, зрелище было, разумеется, обязательным, хотя критиканы вроде профессора Саратха доказывали, что это упрощенчество, суррогат истории для туристов. Но даже суррогат истории лучше, чем ее отсутствие, и представление отвечало своей цели — пусть профессор и его коллеги и дальше до хрипоты спорят о точной последовательности событий, разыгравшихся здесь два тысячелетия назад.
Небольшой амфитеатр был обращен к западному обрыву Яккагалы, а двести мест сориентированы таким образом, чтобы каждый зритель смотрел на лучи лазерных проекторов под нужным углом. Круглый год представление начиналось в одно и то же время — в 19:00, когда на небосводе гас последний отблеск пламенного экваториального заката.
Скалу уже поглотил мрак, ее присутствие угадывалось лишь по огромной черной тени, затмившей ранние звезды. И тогда из темноты донесся медленный, приглушенный барабанный бой, а затем ровный, бесстрастный голос:
«Мы расскажем вам о короле, который убил собственного отца и был убит собственным братом. В кровавой истории человечества такой удел, казалось бы, не представляет ничего исключительного. Но этот король оставил после себя впечатляющий рукотворный памятник и легенду, пережившую столетия…»
Раджасингх украдкой бросил взгляд на Вэнневара Моргана, сидевшего справа. Темнота не позволяла различить черты лица инженера, угадывался лишь смутный силуэт, но не составляло труда догадаться, что чары повествования уже захватили его. Два других гостя — давние друзья по дипломатической службе, которые заняли места слева от Раджи, — впали в такое же колдовское оцепенение. Как и было обещано Моргану, они не узнали «доктора Смита», а если и узнали, то учтиво притворились, что не узнают.
«Ею звали Калидаса, он родился столетием позже Иисуса Христа, родился в Ранапуре, Золотом городе, что много поколений был резиденцией тапробанских королей. Но с самого рождения его судьбу омрачила тень…»
Музыка зазвучала громче, к стуку барабанов примешались голоса флейт и бряцание струн, и в вечернем воздухе зазвучала царственно возвышенная мелодия. На поверхности скалы загорелось яркое пятнышко света; потом оно стремительно разрослось — и перед зрителями словно распахнулось магическое окно в прошлое, в мир более рельефный и красочный, чем сама жизнь.
Инсценировка, по мнению Моргана, была выше всяких похвал: оставалось только радоваться, что вежливость хоть однажды взяла в нем верх над страстью к работе. Он видел ликование ПараЬаны, когда любимая наложница подарила королю первенца, и ощутил вместе с монархом бурю противоречивых чувств, когда сутки спустя сама королева произвела на свет законного наследника престола. Калидаса родился первым, но интересы трона повелевали ему стать вторым, — и это послужило началом трагедии.
«И все же в раннем детстве Калидаса и его сводный брат Мальгара были неразлучными друзьями. Они росли вместе, не предчувствуя своего грядущего соперничества, не ведая об интригах, которые плелись вокруг. И первая их размолвка никак не была связана с престолонаследием — причиной ее послужил безобидный подарок.
Ко двору короля Параваны прибывали послы с дарами из многих стран — шелками Поднебесной империи, золотом Индустана, воронеными доспехами римлян. А однажды к воротам дворца осмелился подойти простой охотник из джунглей с подношением, которое, по его разумению, могло понравиться царственному семейству…»
Морган не следил за своими соседями по амфитеатру, но не мог не услышать, как по рядам пронесся вздох. Инженер не испытывал особой любви к животным, однако нельзя было не проникнуться симпатией к крошечной белоснежной обезьянке, которая доверчиво прильнула к груди юного принца Калидасы. Со сморщенного личика смотрели огромные глаза, их взгляд преодолевал таинственную, хотя и не безнадежно глубокую, пропасть между человеком и зверем.
«По свидетельству летописцев, никто еще не видывал подобного: шерсть обезьянки была белой, как молоко, а глаза — красными, как рубины. Одни считали это добрым предзнаменованием, другие — дурным, поскольку белый цвет — цвет смерти и скорби. И дурные предчувствия, увы, оказались обоснованными.
Принц Калидаса души не чаял в обезьянке и назвал ее Хануманом в честь доблестного хвостатого бога, героя «Рамаяны». Королевский ювелир смастерил маленькую золотую тележку, и Хануман торжественно восседал на ней во время дворцовых церемоний, к развлечению и радости всех участников.
В свою очередь, Хануман привязался к Калидасе и не позволял никому другому даже прикоснуться к себе. Особенно невзлюбил он принца Мальгару, будто угадывал в нем будущего врага. И в один злополучный день не удержался и укусил наследника.
Укус был пустяковым, его последствия — неисчислимыми. Через несколько дней Ханумана отравили, несомненно по приказанию королевы. И детству Калидасы пришел конец — с тех самых пор, как утверждают, он никого уже не любил и не доверял никому. А его дружба с Мальгарой переродилась в кровавую вражду.
Но и это не исчерпало бед, вызванных гибелью одной крошечной обезьянки. По указу короля для Ханумана воздвигли дагобу — колоколообразную гробницу. Королевская воля шла вразрез с традициями и вызвала неприкрытую злобу монахов. Дагобы предназначались для останков Будды, и постройку гробницы для обезьяны расценили как святотатство.
