— Ладно, — согласился я. — Но зачем пятидесяти миллионам американских семей сразу же переключать канал, как только у них появится возможность настроиться на Москву? Я восхищаюсь русскими, но с развлечениями у них хуже, чем с политикой. Что у них еще есть, кроме Большого театра? Лично мне надолго хватит и одного маленького балета.
Ответом мне снова была все та же своеобразная улыбка. Хартфорд придерживал нокаутирующий удар, чтобы нанести его именно сейчас.
— Это вы первым заговорили про русских, — сказал он. — Да, они действительно в этом участвуют, но только как исполнители. Независимая организация, на которую я работаю, заключает с ними договоры на конкретные услуги.
— Серьезная контора, — сухо заметил я.
— Да, одна из самых крупных. Даже несмотря на то что Штаты пытаются делать вид, будто ее не существует.
— Ага, — довольно глупо проговорил я. — Вот, значит, кто ваши спонсоры.
До меня доходили слухи, что СССР собирается запускать спутники для Китая. Теперь стало похоже, что слухи эти выглядели весьма сдержанными по сравнению с правдой. Но я все еще не имел понятия, насколько именно.
— Вы совершенно правы насчет русской индустрии развлечений, — продолжал Хартфорд, явно наслаждаясь собственными словами. — После первого всплеска интереса к новинке ее рейтинг упадет до нуля. Но не у программы, которую планирую я. Моя задача — найти материал, который выведет из игры всех прочих конкурентов, если выйдет в эфир. Думаете, это невозможно? Допивайте, и идем ко мне в номер. Я хотел бы показать вам высокоинтеллектуальный фильм о религиозном искусстве.
Что ж, он отнюдь не был сумасшедшим, хотя на несколько мгновений у меня и возникла подобная мысль. Название, появившееся на экране, словно специально было рассчитано именно на то, чтобы зритель тотчас же переключил канал, едва успев его прочитать: «Некоторые аспекты тантрической скульптуры тринадцатого века».
— Не беспокойтесь, — усмехнулся Хартфорд на фоне жужжания проектора. — Подобное название избавляет меня от излишних проблем с чересчур любопытными таможенниками. Оно вполне точное, но когда придет время, мы поменяем его на другое, привлекательное для публики.
Через пару минут, после нескольких безобидных длинных планов архитектурных съемок, я понял, что он имел в виду.
Возможно, вы знаете, что некоторые индийские храмы украшены великолепно исполненными барельефами, тематику которых мы на Западе вряд ли могли бы отнести к религиозной. Назвать их чересчур откровенными — значит преуменьшить до смешного. На долю воображения, каким бы оно ни было, они ничего не оставляют, однако в то же время являются гениальными творениями искусства. Таковым оказался и фильм Хартфорда.
Если вам интересно, то он был снят в храме Солнца в Конараке. После я выяснил, что это святилище находится на побережье Ориссы, примерно в сорока километрах к северо-востоку от Пури. В справочной литературе о нем говорится уклончиво. Некоторые авторы извиняются за очевидную невозможность привести иллюстрации, но Перси Браун в своей «Архитектуре Индии» выражается достаточно прямо, говоря, что барельефы «носят бесстыдно-эротический характер, не имеющий параллелей в архитектуре каких-либо иных строений». Весьма смелое заявление, но я посмотрел фильм и вполне могу ему поверить.
Благодаря потрясающей работе оператора и монтажера древние камни в буквальном смысле оживали перед движущимся объективом. На экране возникали потрясающие виды восходящего солнца, выхватывавшего из тени тела, переплетенные в экстазе. Внезапные крупные планы демонстрировали сцены, которые разум в первое мгновение отказывался воспринимать. Мягкие линии камня, обработанного рукой мастера, воплощали в себе все фантазии и извращения, на какие только способна любовь. Камера совершала бесконечные наезды и проходы, смысл которых оставался неясным глазу, пока картинка не застывала неподвижно, вызывая образы желания, неподвластного времени, и вечной похоти.
Музыка идеально соответствовала ритму фильма. В основном звучали ударные. Иногда с ними тонкой нитью переплеталась мелодия, ведомая каким-то неизвестным мне струнным инструментом. В какое-то мгновение она казалась томительно медленной, словно первые такты «Послеполуденного отдыха» Дебюсси, затем вступали барабаны, ритм которых становился все чаще, достигая бешеной, почти невыносимой кульминации. Искусство древних скульпторов и современного кинооператора объединилось сквозь века, создав поэму наслаждения, оргазм на пленке, к которому вряд ли мог остаться равнодушным хоть один мужчина.
Экран залил яркий свет, сладострастная музыка смолкла. Последовала долгая пауза.
— Господи! — проговорил я, постепенно приходя в себя. — Вы собираетесь передавать в эфир вот такое?
Хартфорд рассмеялся и ответил:
— Поверьте, это ничто по сравнению с прочим. Просто данная пленка — единственная, которую я могу без риска возить с собой. Мы готовы в любой момент защищать нашу позицию с точки зрения подлинного искусства, исторического интереса, религиозной терпимости. У нас все продумано со всех сторон. Но на самом деле это не столь уж и важно. Никому не удастся нас остановить, ибо впервые в истории любая форма цензуры становится абсолютно невозможной. Ее никто и никак не сумеет осуществить. Потребитель может получить все, что только пожелает, прямо у себя дома. Достаточно лишь запереть дверь и включить телевизор. Ни друзья, ни родственники ничего не узнают.
— Весьма умно, — заметил я. — Но вам не кажется, что подобная диета быстро приестся?
— Само собой. Разнообразие придает жизни остроту. У нас будет вполне достаточно и обычных развлекательных передач. Уж позвольте мне побеспокоиться об этом. Время от времени мы будем давать в эфир информационные программы — ненавижу слово «пропаганда»! — рассказывающие американской публике, живущей в собственном мирке, о том, что на самом деле творится на свете. Что же касается наших, скажем так, специфических материалов, то они лишь приманка.
— Вы не против, если я немного подышу воздухом? — пришлось сказать мне. — Что-то тут душновато.
Хартфорд раздвинул занавески, снова впустив в комнату дневной свет. Внизу тянулась длинная кривая пляжа. Под пальмами покачивались привязанные рыбацкие лодки. Небольшие пенистые волны ударялись о песок, завершая свой утомительный путь от берегов Африки. Это был один из самых прекрасных видов в мире, но сейчас я не мог на нем сосредоточиться. Перед моими глазами все еще стояли переплетенные каменные конечности и страстные выражения лиц, застывших навеки.
За моей спиной снова послышался вкрадчивый голос:
— Вы удивитесь, если узнаете, сколько у нас подобного материала. Помните, для нас не существует абсолютно никаких табу. Если что-то можно снять на пленку, то мы готовы передать это в эфир.
Джин подошел к столу и взял с него тяжелый потрепанный том.
— Это моя Библия, или, если предпочитаете, «Сирс и Робак»
[23]
. Без нее мне никогда не удалось бы продать свой сериал спонсорам. Они безгранично верят в науку и проглотили наживку целиком, вплоть до последней запятой. Узнаете?
