Все еще были слышны отголоски крупного скандала прошлой недели – попытки сотрудников Белого дома дискредитировать потенциального противника президента Хуарес на следующих выборах. Этого несчастного засняли с помощью червокамеры сидящим на унитазе со спущенными трусами, ковырявшим в носу и вынимающим грязь из пупка.
Но все это было приписано извращенцам-эротоманам, а губернатору Бошану нисколько не повредило. В конце концов, туалетом пользуются все, и, пожалуй, теперь почти все, невзирая на стеснительность, делали это, уже не задумываясь о том, пялится ли на них червокамера сверху вниз (или, того хуже, снизу вверх).
А у Бобби вошло в привычку пользоваться туалетом в темноте.
Это было не так просто даже при наличии нового, на редкость легкого в обращении сантехнического оборудования, которым быстренько обзавелись почти все. И еще Бобби порой гадал, остался ли кто-нибудь в развитом мире, кто еще занимался сексом при включенном свете.
Он сомневался, что даже автоматы, торгующие бульварными записями, не обанкротятся, когда ударная волна схлынет. Поговаривали, будто бы эти записи, еще несколько месяцев назад выглядевшие просто шокирующими, теперь играли всеми красками с рекламных щитов на главных улицах мормонских общин и никто на них даже внимания не обращал – ни молодые, ни старые, ни дети, ни верующие.
У Бобби складывалось такое впечатление, что червокамера вынудила человечество отказаться от некоторых табу и как бы немного повзрослеть.
Он пошел дальше.
Дом Мейзов найти оказалось просто. Перед этим в остальном ничем не приметным домом, на ничем не приметной жилой улочке, посреди классического маленького американского городка Бобби обнаружил типичный побочный эффект славы, проверенный временем: примерно дюжина съемочных бригад околачивалась перед белым заборчиком вокруг сада. Червокамера червокамерой, но должно было пройти еще много времени, прежде чем аудитория, привыкшая смотреть новости, отвыкнет от наличия репортера, который что-то такое разобъяснит перед показом шокирующего сюжета.
Прибытие Бобби, конечно, само по себе было сенсацией. И вот теперь журналисты бросились к нему. Камеры-дроны подпрыгивали над их головами, будто кубические серебристые надувные шары. Вопросы сыпались градом:
– Бобби, посмотрите сюда, пожалуйста…
– Бобби…
– Бобби, правда ли, что вы впервые увидитесь с матерью с тех пор, как вам было всего три года?
– Правда ли, что ваш отец не хотел, чтобы вы ехали сюда? Или сцена, разыгравшаяся в кабинете главного офиса «Нашего мира», была подстроена для червокамер?
– Бобби…
– Бобби…
Бобби улыбался – настолько спокойно, насколько мог. Репортеры не попытались прорваться следом за ним, когда он открыл маленькую калитку и прошел за забор. Собственно, прорываться было незачем. Без сомнения, вокруг него теперь роилось не меньше тысячи червокамер.
Он понимал, что невозможно просить об уважении к частной жизни. Выбора, похоже, не было и оставалось только терпеть. Но он ощущал этот невидимый взгляд, почти осязаемо упершийся ему в затылок.
А самым жутким было то, что посреди этой плотной толпы невидимок могли быть и наблюдатели из невообразимого будущего, вглядывающиеся в туннели времени и видящие все, вплоть до теперешнего момента. Да не он ли сам – будущий Бобби – был среди них?
Но он должен был прожить свою жизнь до конца, невзирая на то, что за ним постоянно подглядывали.
Он постучал в дверь и стал ждать, с каждым мигом волнуясь все сильнее. «Уж конечно, червокамера не может видеть, как бьется мое сердце», – успокаивал он себя. Но зато не спускающие с него глаз миллионы людей могли видеть, как стиснуты его зубы, как покрылось лицо капельками испарины, несмотря на холод. Дверь отворилась.
Бобби пришлось уговорить Хайрема, чтобы тот благословил его на эту встречу.
Хайрем сидел в одиночестве за большим письменным столом под красное дерево. Перед ним было разложено множество бумаг и несколько софт-скринов. Он сгорбился, словно бы приготовившись отбивать атаку. У него появилась привычка оглядываться по сторонам. Его взгляд блуждал по воздуху, искал там невидимые устья «червоточин» со страхом мыши перед хищником.
– Я хочу ее видеть, – сказал Бобби. – Хетер Мейз. Мою мать. Я хочу поехать и встретиться с ней.
Таким измученным и неуверенным Бобби отца еще никогда в жизни не видел.
– Это будет ошибкой. Что хорошего это тебе даст?
Бобби растерялся.
– Не знаю. Я не знаю, каково это – иметь мать.
– Она тебе не мать. По-настоящему – нет. Она тебя не знает, ты не знаешь ее.
– А мне кажется, что знаю. Я ее вижу в каждом бульварном шоу…
– Если так, то тебе известно, что у нее другая семья. Новая жизнь, не имеющая с тобой ничего общего. – Хайрем уставился на него в упор. – И про самоубийство ты знаешь.
Бобби нахмурился.
– Ее муж.
– Он покончил с собой из-за вмешательства средств массовой информации в их жизнь. А все потому, что твоя подружка выдала секрет червокамеры самым скользким журналистским змеюкам на свете. Это она в ответе…
– Папа!
– Да, да, я знаю. Мы уже спорили об этом. – Хайрем встал со стула, подошел к окну, принялся растирать затылок. – Господи, как я устал. Послушай, Бобби, когда у тебя появится желание вернуться к работе, имей в виду: мне жутко нужна помощь.
– Вряд ли я прямо сейчас готов…
– Все пошло к чертям, с тех пор как червокамера вырвалась на волю. От всей охраны и дополнительных мер безопасности один лишний геморрой.
Бобби знал, что это так и есть. Реакция на существование червокамеры (почти без исключения – враждебная) поступала от целого спектра протестующих группировок, начиная с заявлений почтенных защитников гражданских прав и заканчивая попытками нападения на главный офис «Нашего мира», «Червятник» и даже на дом Хайрема. Огромное количество людей, стоящих по обе стороны закона, считали, что их задевает безжалостное обнажение истины червокамерой. Многим из них, похоже, было просто необходимо кого-то обвинить в своих несчастьях – а кто лучше подходил для этой роли, как не Хайрем?
– Мы теряем много хорошего народа, Бобби. У многих пороху не хватило остаться со мной теперь, когда меня обзывают врагом общества номер один, человеком, уничтожившим понятие частной жизни. Не могу сказать, что я их обвиняю. Это ведь не их борьба. И даже те, кто остался, не могут удержаться и не попользоваться червокамерой. Просто невероятно, до чего докатилось ее незаконное использование. Сам можешь догадаться. Шпионят за соседями, за женами, за коллегами по работе. Скандал за скандалом, драки, даже одна попытка затеять стрельбу – и все из-за того, что люди обнаруживают, что о них на самом деле думают их приятели, чем они занимаются у них за спиной… И вот теперь, когда появилась возможность заглянуть в прошлое, спрятаться стало совсем уж невозможно. Жутко заразительно. И догадываюсь, что это еще цветочки по сравнению с тем, чего мы дождемся, когда червокамеру сможет приобрести каждый простой смертный. Отгружать придется миллионами, не сомневайся. Но пока что – всего лишь, как я уже сказал, лишний геморрой. Мне пришлось строго-настрого запретить незаконное использование и отключить терминалы… – Он посмотрел на сына. – Послушай, у нас полно работы. А мир не станет ждать, пока ты соизволишь лечить свою драгоценную душу.
