Чтобы сменить тему, я заметил:
– Мы непременно должны были столкнуться именно здесь, – оглядевшись, я произнес: – Это то, что нужно.
Напрасно я это сказал. На меня обрушились потоки информации.
– А, вы имеете в виду Harry ’ s Bar . Джимми Чартерс работал в Dingo , а не здесь. А потом в Jockey , еще позже – в Harry ’ s , на рю Дану, 5… – он покровительственно усмехнулся, – или, как они диктовали по буквам тем, кто не говорил по-французски, Пать, Ру До Ну. Хемингуэй выпивал здесь, в Closerie , конечно. И писал тоже – вот, “Большую реку двух сердец”, к примеру. Но Чартерс…
– Позвольте вас угостить, – поспешно перебил я. – Это же пастис, верно?
– Ах, да, спасибо, – и опять затянул: – Хотя, по идее, мне следовало бы пить “Монтгомери”…
“Монтгомери-мартини” было собственным изобретением Хемингуэя: пятнадцать частей джина на одну часть вермута – при условии именно такого соотношения своих войск и войск противника фельдмаршал Бернард Монтгомери соглашался выходить на поле битвы.
– Может, чуть позже, – предложил я, представив неизбежные последствия. – Я бы рекомендовал пока остановиться на кампари с апельсиновым соком.
Бармен принял заказ. Во времена Хемингуэя и Фицджеральда он бы был нашим конфидентом, исповедником, сообщником, доносчиком. Да и сегодня он был источником познания истории. В документальных фильмах о Хемингуэе официанты и хозяева отелей болтают о нем как о добром приятеле. “Само собой. Папаша был у нас постоянным гостем…” Когда он умер, французское телевидение собрало три главных авторитета подвести итоги его жизни: тореадора, Сильвию Бич и… бармена из Ritz .
Никто не стал упоминать тот неудобный факт, что до Второй мировой Хемингуэй практически не бывал в Ritz . Для начала, бар вообще находился на Правом берегу, то есть далеко от “квартала”. В 1920-е Хемингуэй не слишком преуспевал, так что заходил, только если его приглашали и кто-то другой оплачивал счет, но сам он не мог позволить себе тамошних цен – совершенно астрономических и тогда, и сейчас. А когда появлялись деньги, Хемингуэй предпочитал Crillon , откуда открывался вид на площадь Согласия.
И тем не менее, после смерти Хемингуэя Ritz провозгласил его своим небесным отцом-покровителем и не преминул устроить бар Hemingway . Обставлен он весьма оригинально: бронзовая голова героя, фотографии les années folles и несколько книг для пущего колорита. Предполагалось даже, что писатели могли получать там свою почту, как это делалось в Le Dôme и La Rotonde . Для этой цели у них около двери имелись специальные полки. Но Хемингуэй никогда не выпивал в баре, носящем его имя. В его время он назывался Ladies Bar – это было своего рода гетто для женщин, которые не допускались в большие бары. “Крошечная комнатенка размером со шкаф, – язвительно сообщал один путеводитель 1927 года, – едва ли больше пяти квадратных метров… битком набитая американскими эмансипе, кинодивами, королевами подмостков и содержанками”. Другой окрестил его “черной дырой Калькутты… настоящей парной” и отмечал, что “к шести часам вечера там было не продохнуть, и в воздухе витал тонкий аромат, слегка напоминающий ноты розового масла в бутылке выдержанного бурбона”. По горькой иронии, в 1997 году принцесса Диана сбегала от папарацци через боковой выход отеля и, миновав этот экс-оплот женоненавистничества, отправилась навстречу своей гибели.
Настоящая история взаимоотношений Ritz и Хемингуэя началась только после 1944-го. После “освобождения” Одеона он перевел своих однополчан через Сену, обрастая по дороге новыми союзниками, и прибыл в бар Ritz с семьюдесятью попутчиками. По традиции Хемингуэй заказал “Монтгомери” на всех. Благодарные управляющие поселили его в один из лучших номеров с окнами в тихий двор и исполняли любые его прихоти. Его любовница, ставшая впоследствии женой, Мэри Уэлш, заняла соседнюю комнату. По слухам, именно в подвале отеля спустя много лет она обнаружила чемоданы с “забытыми” рукописями, среди коих оказался и “Праздник, который всегда с тобой”.
А бар Ritz превратил в легенду Скотт Фицджеральд, а вовсе не Хемингуэй. Он описывает его в некоторых сценах романа “Ночь нежна” и во многих рассказах, особенно в элегическом “Опять Вавилон”; да и сам автор регулярно напивался там до потери сознания – без особых усилий, поскольку, как отмечал один его друг, после двух-трех стаканов он растворялся в алкоголе, как бумажный цветок. Когда уже печатался повторный тираж “Великого Гэтсби” и имя писателя было на слуху, посетители Ritz начали расспрашивать о Фицджеральде, но никто не мог вспомнить лицо какого-то очередного пропойцы. В “Празднике, который всегда с тобой” бармен даже интересуется у Хемингуэя: “Папа, а кто такой этот мистер Фицджеральд, о котором меня все спрашивают? Странно, что я совсем его не помню”. Но, отметив, что бармен умеет состряпать историю не хуже коктейля, он признался, что выдавал клиентам “то, что они хотели услышать что могло их развлечь”.
Хем с компанией наверняка посмеялись бы над моими страхами провести остаток вечера за бутылкой. Не стану отрицать, было весьма соблазнительно в уютном дружелюбном полумраке Closerie de Lilas заказать по “Монтгомери”, а потом повторить, и еще раз, и еще. Бармен, верный своему делу, исправно наполнял бы стаканы, приносил соленые орешки и чипсы, подпитывая нашу жажду. Потом появился бы тапер, и мы бы вскидывали голову и кивали, уловив знакомую мелодию The Last Time I Saw Paris или Mad about a Boy . Парочки, зашедшие на аперитив перед ужином, заполняли бы пустующие столики – среди них мог оказаться кто-то из знакомых, кто подсел бы к нам, и мы бы кричали бармену: “Месье, нам еще того же самого, пожалуйста…” Ну, а потом, по давнишней бесславной традиции “голубого часа”, ночь окончательно потонула бы в спиртном и безвозвратно выпала бы из памяти.
28. Последний из монпарнасцев
Мы скатились под горку к 1939 году точно так, как 90-е прикатились к 1914-му. Мы проваливались в бездну, будто погружались в пучину удовольствий.
Поль Моран
Летом в парижских кафе раздвигают стеклянные стены, и все усаживаются прямо на тротуарах. Прохожие задевают ваш крошечный столик, расплескивается ваша eau à la menthe , и дребезжат кофейные чашечки. Извинения могут закончиться приглашением присесть за столик и выпить, а иногда и чем-то бóльшим.
Неудивительно, что Гелентера всегда можно было найти летним утром в Les Deux Magots – взгляд мечется по проходящим мимо женщинам, тело напружинено и готово при малейшем ободряющем знаке броситься вдогонку.
– Ты выглядишь в точности как наш кот, – сказал я. – Он так же подрагивает, когда охотится за птицей.
– М-м-м?
– Да нет, ничего. Ты сказал, у тебя какая-то идея?
Он с усилием оторвал взгляд от изгиба лодыжки, от бедер под облегающей юбкой, от колышащегося бюста.
– Ах, да. Некоторые клиенты, которые были на прогулке вокруг Одеона, интересуются, водишь ли ты экскурсии и по другим местам? Я тут подумал про окрестности Монпарнаса, к примеру… искусство?
