Олив полагала, что Том знает не больше ее самой. Он совершенно невинно подружился с непризнанными немецкими братьями. Да, Тому было не по себе, но лишь оттого, что он чувствовал: люди думают, что он сам должен кем-то быть или стараться кем-то стать.
Олив придумала образ для себя, параллельный образу, который она использовала для Дороти. Олив видела Дороти как дом без окон, без дверей, в густом лесу. К этому дому выходит заблудший путник в поисках укрытия. Он ходит вокруг дома, но глухие стены не выпускают ни света, ни звука, и войти невозможно.
Иногда Олив ставила кирпичную башню посреди пустыни, по которой нужно было идти много дней. Башня была окружена — фантазия Олив лихорадочно работала — иссохшими трупами тех, кто надеялся найти в ней убежище и доползал до нее уже измученный голодом и жаждой.
В той же пустыне, напротив башни, стояло здание из прочного фарфора, когда-то имевшее форму вместительного гардероба, а ныне ставшее панцирем, в котором было заключено живое существо — или само себя заключило; возможно, панцирь образовался из высохших выделений этого существа; панцирь всех цветов радуги, с гребнями и оборками, как раковина брюхоногого моллюска или чудовищного краба-отшельника.
Были вещи — и их было очень много, — которых Олив не хотела знать; сама мысль о том, чтобы их узнать, ее пугала.
Фарфор был легкий, легче воздуха. Ветер носил его по зыбучим пескам. Фарфор был расписан глазами, но невидящими, как глаза на хвосте павлина или на крыльях бабочек.
Если она перестанет прясть, все это сооружение затонет.
Другой частью проблемы был Ансельм Штерн. В его первый приезд Олив любезно приняла его как знакомого, и он ей подыграл. В каком-то смысле он и был всего лишь знакомым. Они встретились в масках, среди музыки, в нереальном мире, где все дозволено, в мире, который казался реальнее реального мира, — с Олив всегда такое бывало, и в «Жабьей просеке», и в Мюнхене, да и везде, если не считать северного шахтерского поселка. Но теперь и Штерн обзавелся лакированной поверхностью, как лица его марионеток — с единственным застывшим выражением, которому игра света и теней придавала оттенки значений. Олив видела, как он смотрит на Дороти… скорей, скорей, придумай сказку о человеке, который не знал, что у него есть ребенок… которого украла ведьма… узнают ли они друг друга, если им никто не расскажет, или встретятся на улице и разойдутся неузнанными? Сказка вышла хорошая, но Олив видела, как эти двое тайно улыбаются друг другу, и была глубоко несчастна. Она придумала сказку о кукольнике, для которого все люди обладали ниточками и тростями, так что он мог ими управлять. Эта сказка тоже вышла хорошая, но ее главная мысль была несправедлива. Эти двое счастливы, черт бы их побрал. И они не собираются делиться счастьем с Олив.
Она поняла, что все основные действующие лица намерены сохранять такое положение дел; это принесло ей и своего рода облегчение, и боль.
Она удивилась, когда Август Штейнинг позвал ее в соавторы спектакля, который они намеревались поставить в лагере искусств и ремесел. Штейнинг задумал пьесу о волшебстве, в которой будут играть и люди-актеры, и марионетки — кроме того, марионетки тоже предполагались двух видов, одни в рост человека (их должны были двигать люди, одетые в темное), другие — небольшие, сверкающие, выступающие на собственной сцене. Штейнинг думал использовать одну из сказок Олив, например «Кустарник», в которой мальчик человеческого рода уходит к маленькому народцу — его-то и могут изображать марионетки.
Миссис Уэллвуд сидела и смотрела на свою чашку; она взглянула на Ансельма Штерна, чтобы понять, что он думает, но он с недвижным, непроницаемым, словно вырезанным из дерева, лицом смотрел в окно. Штейнинг нравился Олив. С ним она чувствовала себя в безопасности — он восхищался ее работой, тут не могло быть никакой типично человеческой путаницы в отношениях, никаких осложнений.
— Мистер Штерн? — спросила она, стараясь говорить легко и непринужденно.
— Я думаю, что эта идея Августа очень хорошая идея. Мы можем создать новое искусство. Искусство двух миров.
— Я буду рада в этом участвовать, — искренне сказала она, но прозвучало это фальшиво, потому что она уже была в двух мирах.
Август Штейнинг, очень по-английски и по-светски, налил всем чаю.
Ставить пьесу — как и любое представление — в летнем лагере удобно тем, что можно выбирать из огромного количества актеров, костюмеров и рабочих сцены, причем совершенно бесплатно. Наоборот, они сами платят. Так сказал Штейнинг, обращаясь к Олив. Они — Олив, Штерн и Вольфганг — сидели за обеденным столом в коттедже «Орешек» и разрабатывали план. Сначала Штейнинг хотел взять сказку об украденном ребенке, или, может быть, о женщине, которую феи крадут, чтобы она служила у них кормилицей. Феи уносят ее внутрь волшебного холма, и ее надо спасать. Это значит, объяснил он, что мы сможем «заглядывать внутрь холма», если театр марионеток оформить как замкнутый, отгороженный занавесом мирок посреди театра с актерами-людьми. Ансельм сказал, что можно использовать одну из версий универсального сюжета о Золушке — «Ослиная шкура», «Пестрая шкурка», — в которых принцесса сбегает от отца и находит принца, но его тут же похищает ведьма, уносит на край земли и погружает в волшебный сон. Штерн сказал, что его всегда особенно привлекали эти сказки с упорной и находчивой героиней, которая в поисках обходит всю землю, спрашивая совета у солнца, луны, звезд, ветров. Вольфганг сказал, что ему интересно будет сделать маски и кукол в натуральную величину. У него появилась идея — заполнить часть аудитории большими куклами и пугалами, которые будут в зрительном зале с самого начала, — сперва они будут сидеть неподвижно, а потом вдруг, пугая зрителей, вольются в сюжет. Может быть, начнут осаждать крепость. А может быть, их вызовет девушка в накидке из разных мехов.
Олив сказала:
— У меня что-то крутится в голове. Поиск настоящего дома в волшебном мире. Поиск волшебного дома в реальном мире. Два мира, скрытые один в другом.
— Волшебник страны Оз, — сказал Штейнинг.
— Хамфри утверждает, что это аллегория биметаллизма и золотого стандарта — дорога, вымощенная золотыми кирпичами, и серебряные башмачки.
— Там есть маленький волшебник в большой машине. Мы сможем использовать марионеток или других кукол, — сказал Штерн.
— Крепость — как Темная Башня в «Сэр Роланд дошел до Темной Башни»,
[92]
— сказала Олив. — Глыба без единого лучика света.
— С помощью освещения можно сделать очень много, — сказал Штейнинг. — Даже в амбаре, без правильных прожекторов.
— Эти осколки сказок — словно стеклышки в калейдоскопе, — сказал Штерн. — Их можно переставлять без конца, придавать им различную форму.
