Процессы над ведьмами
Вооруженная «Маллеусом», инквизиция принялась насаждать царство террора по всей Европе. В своих расследованиях и допросах она придерживалась простого критерия доказательства вины. Все, что клятвенно подтверждалось двумя или тремя свидетелями, признавалось правдой и полностью доказанным. Эффективно использовались каверзные вопросы, предназначенные для того, чтобы загнать в ловушку подозреваемого и свидетеля. Так, например, подозреваемого могли спросить, «верит ли он в существование ведьм и в то, что могут вызываться бури или околдовываться люди или животные. Отметь, что в большинстве случаев ведьмы поначалу отрицают это». Если же подозреваемый все-таки отрицает, что верит в колдовство, следует другой вопрос, захлопывающий ловушку: «В таком случае они безвинно осуждены, когда их сжигают? И подозреваемый должен ответить». Неважно, что отвечает подозреваемый, он уже обречен, ведь неверие в колдовство само по себе ересь.
При взятии ведьмы под стражу принимались всевозможные предосторожности, чтобы нейтрализовать ее чары. Дабы не допустить того, чтобы она соприкасалась с землей, а через нее с силами преисподней, ее следовало вносить в корзине или на плечах. В камеру суда ее полагалось вводить лицом назад, спиной к судье, чтобы не позволить ей околдовать его взглядом. Судьи и их помощники на процессе должны были следить за тем, «чтобы ведьма к ним не прикасалась, в особенности не дотрагивалась до запястья их рук». Судьям также рекомендовалось носить у себя на шее соль, освященную в Вербное воскресенье, освященные травы и воск. Несмотря на повторяемые заверения о том, что инквизиторы и судьи защищены от колдовского влияния, надлежало всячески ограждать себя от него.
Процесс велся с немалой психологической изощренностью. Использовавшиеся приемы демонстрируют изрядные познания инквизиторов в деле вытягивания или вырывания информации. Инквизиторы сознавали, что ум подчас может быть самым страшным своим врагом, что в одиночестве и изоляции может рождаться страх, который нередко способен приносить не менее богатые плоды, чем физическая жестокость. Самый очевидный пример – страх пытки. Поэтому его внушали, поддерживали и доводили до панической формы, которая делала излишней саму пытку. Если обвиняемый тут же не признавался, ему сообщалось, что его ждет допрос с применением пытки. Однако пытка следовала не сразу. Вместо этого «Маллеус» советует, чтобы «обвиняемого раздели. Если это женщина, то пусть ее отведут сначала в камеру для наказаний и разденут там надежные почтенные женщины».
Ее судьи могли затем «приступить к умеренным пыткам, не прибегая к кровопролитию», однако только после того, «как подержат в состоянии неопределенности, постоянно откладывая день допроса и часто прибегая к словесным увещеваниям». Инквизитора поощряют использовать такие теперь знакомые методы, как «суровые» и «мягкие» служители Фемиды:
«Пусть он велит помощникам связать ее веревками и подвергнуть ее какой-нибудь пытке, а затем пусть заставит их подчиниться – сразу, но не радостно, скорее с видом, будто они расстроены своей обязанностью. Затем пусть ее снова освободят по чьей-нибудь настойчивой просьбе, отведут в другую комнату и снова станут увещевать сказать правду. При этом пусть ей пообещают, что она не будет предана смерти, если сознается».
«Маллеус» пропагандирует откровенное двуличие. Ведьма может быть оставлена в живых, но приговорена к пожизненному заключению на хлебе и на воде.
«Но ей не надо сообщать, что она будет содержаться в тюрьме. Ее надо лишь уверить, что жизнь будет ей сохранена и что на нее будет наложено некоторое наказание».
Но и для того, чтобы добиться этого двусмысленного помилования, она должна была выдать и назвать других ведьм. Впрочем, спешит уточнить «Маллеус», первоначальное обещание жизни на самом деле выполнять не обязательно. С ведьмой дозволено обращаться бесчестно, и многие инквизиторы «полагают, что это обещание надо держать лишь некоторое время, а потом ведьму все же следует сжечь».
Либо считается возможным, «чтобы судья обещал такой ведьме жизнь, но смертный приговор обязан вынести уже другой судья, а не тот, который уверил ее в сохранении жизни».
Когда ведьму возвращают в ее камеру после пытки, «судье следует также позаботиться о том, чтобы заключенная все время между пытками была под наблюдением стражи. Ведь черт посетит ее и будет ее искушать наложить на себя руки».
Иными словами, самоубийство или попытку самоубийства под влиянием агонии и отчаяния тоже надлежит интерпретировать как результат действия дьявола и, следовательно, как вящее доказательство вины. Тем самым инквизиторы снимали вину с себя. Когда женщины пытались покончить самоубийством, втыкая себе в голову булавки, которыми скреплялись платки на голове, «то, поднявшись к ним, мы заставали их в таком положении, словно они хотели воткнуть их нам в головы». Даже такие проявления крайнего отчаяния были бы приписаны зловредному намерению и истолкованы в пользу следствия.
В любом случае самоубийства или попытки к самоубийству были, судя по всему, довольно частым явлением. «Маллеус» отмечает, что «многие ведьмы, после того как под пыткой признаются в своих преступлениях, всегда пытаются повеситься». А «когда стражники проявляли небрежение, их обнаруживали повесившимися на завязках от ботинок или одежде».
Если же, несмотря на продолжительную пытку, ведьма по-прежнему отказывается сознаться, «Маллеус» рекомендует пускаться на более причудливые уловки. Например, ведьму могли отвезти в замок, владелец которого «делает вид, что уезжает. В это время к обвиняемой впускаются доверенные от инквизиции мужчины и женщины, близко стоящие к ведьме. Эти посетители обещают добиться ее полного освобождения, если только она обучит их тому или иному колдовству. Многие обвиняемые, согласившись на это, были тут же обличены и принуждены были признаться в своих чародеяниях». В качестве последнего средства «Маллеус» предлагает самое откровенное и бесстыдное вероломство:
«И наконец, пусть судья войдет и пообещает, что будет милосердным, сделав мысленную поправку на то, что будет милосердным к себе или государству. Ибо все, что делается для безопасности государства, является милосердным».
Распространение массового помешательства
Мы все прекрасно знаем из опыта нашего собственного времени, как способен, словно эпидемия, распространяться тот или другой общественный «страх», приобретая размеры массовой истерии. Так, 1950-е годы в Соединенных Штатах были отмечены параноической кампанией сенатора Джозефа Маккарти по изобличению мнимых коммунистов. В своей пьесе «Салемские ведьмы» драматург Артур Миллер провел параллель между маккартизмом и салемскими процессами над ведьмами семнадцатого столетия. С появлением пьесы Миллера понятие «охота на ведьм» сделалось общепринятой современной идиомой для обозначения любых попыток выявления предполагаемых врагов путем внушения и распространения коллективного страха. В более недавнее время мы испытали на себе также и другие формы массовой паники. Мы были свидетелями того, как вслед за бомбардировками Ливии Рональдом Рейганом огромное число американских туристов стали менять планы своих путешествий и в ужасе отказываться от полетов на международных рейсах. Мы видели, как целые общины в Англии поддавались на голословные утверждения о якобы использовании детей в сатанинских ритуалах, приводившие к насильственному разлучению десятков родителей со своими детьми. Если принять во внимание эти примеры общественных страхов, нетрудно понять, как страх перед колдовством, пропагандировавшийся высшей религиозной инстанцией того времени, смог приобрести размеры паники в эпидемическом масштабе, стать, по сути, психологическим аналогом чумы. По словам одного историка:
