— Привет товарищу Алексею! — перед ними возник бородатый дядька громадного роста.
— А-а! Начальник аэродрома. — Товарищ Алексей протянул ему руку. — Здорово! Как дела?
— Порядок. Костры разложены, находятся в минутной готовности. Посты наблюдения на месте.
— Охрана выставлена?
— Мышь не пролезет.
— Мышь — ладно, а немец? — рассмеялся товарищ Алексей. — Раненые где?
— Вон там, в кусточках.
Секретарь обкома и Марков прошли к раненым. В темноте белели бинты повязок.
— Как настроение, товарищи?
— Плохое, — последовал ответ из-под куста. — Зачем нас отправляют? Ну кто тяжелый — ладно. А мы-то через неделю-другую в операцию пошли бы.
— Приговор медицины окончательный и обжалованию не подлежит, — пошутил товарищ Алексей.
Никогда в жизни Марков не слушал гул самолетов с таким волнением, как в эту ночь. Ведь то был не просто самолет, а сама Большая земля, сама Москва, сама Россия. Самолет, резко снижаясь, пролетел дальше на запад. Тотчас взметнулось пламя костров. Сделав круг, самолет пошел на посадку. На концах его крыльев зажглись цветные звездочки. Они двигались среди звезд летнего неба и были все ниже и все ближе.
Прокатившись по лугу, самолет остановился. Со всех сторон к нему сбегались люди. Когда подошли товарищ Алексей и Марков, партизаны качали летчика. Его подбрасывали, негромко выкрикивая:
— Ура!
— Москва!
— Хватит! — умолял летчик. Пока шла быстрая выгрузка самолета, с летчиком беседовали товарищ Алексей и Марков.
— Как там Москва? — спросил Марков.
— Нормально, — отвечал летчик, совсем молодой парень с торчащими вихрами.
— Сильно ее разрушили? — спросил секретарь обкома.
— Кто это вам сказал?
— Немцы трепались.
— Их только послушать! — рассмеялся летчик. — Я в Москве чуть не каждый день и только раз видел, как бомба упала. В здание «Известий», знаете, на площади Пушкина?
— И дома этого нет? — спросил Марков, вдруг живо представивший себе это серое прямоугольное здание.
— Почему нет? Только один угол пострадал.
— Через фронт летели благополучно?
— Нормально.
— Не обстреливали?
— Нормально.
— К нашему брату-партизану часто летаете?
— Нормально, почти каждую ночь. Вас же повсюду развелось, — засмеялся опять летчик.
Все у него было нормально: и положение на фронте, и состояние торговли в Москве, и настроение в армии, и работа московских театров. И хотя спрашивавшим так хотелось услышать побольше всяких живых подробностей, все же это словечко «нормально» вмещало в себе что-то такое, что было самым главным и самым исчерпывающим ответом на все их вопросы.
Когда они прощались, Марков спросил:
— Когда будете в Москве?
— Через три часа сорок минут. В общем, нормально, — ответил летчик и, козырнув, побежал к самолету.
Вскоре моторный гул уже растаял на востоке.
— Нормально, — произнес товарищ Алексей, и они с Марковым громко рассмеялись.
Глава 37
Для Кравцова наступили решающие дни. Гестаповцы, конечно, чувствовали, что их работа с молодежью начала, что называется, уходить в песок. На сборы приходило все меньше ребят. Последний сбор в клубе «желающих» ехать в Германию не состоялся: пришли только четыре человека, и они, увидев, что больше никого нет, мгновенно исчезли. Усилия подпольщиков и ребят, отобранных Кравцовым и Добрыниным, даром не пропали.
Клейнер приказал сделать проверочный обход по десяти адресам, чтобы выяснить, почему ребята не являются на сборы. По девяти адресам ребят вообще не оказалось: кто «поехал к дядьке на деревню», кто «отправился за картошкой в соседний район». Словом, кто что. И только один оказался дома, но «лежал в тифу».
Клейнер вызвал к себе гауптштурмфюрера Берга, отвечающего за работу с молодежью, и Кравцова.
— Вы думаете, так все это и есть? Дядька, картошка, тиф? — спросил Клейнер холодно и небрежно, но Кравцов видел, что оберштурмбаннфюрер в ярости.
Майор Берг пожал плечами.
— Вполне возможно.
— А то, что у вас под носом работали коммунисты, — это возможно? — заорал Клейнер.
Берг молчал.
— Господин Коноплев, ваше мнение? — снова холодно и небрежно спросил Клейнер.
Кравцов встал.
— Ваше опасение, господин оберштурмбаннфюрер, мне кажется, не лишено основания.
— О, интересно! Почему вы так считаете?
— Потому, что другого объяснения я просто не мог найти.
— Логично. Весьма логично, — лицо Клейнера кривилось в усмешке. — Я поздравляю вас, господа. Коммунисты благодарны вам за вашу бездарность и слепоту. Придется серьезно разобраться в вашей деятельности. Прошу каждого из вас написать обстоятельный рапорт о своей работе. Предупреждаю: ненаказанным это безобразие не останется. Вы, Берг, можете идти, а господину Коноплеву — остаться…
— Как я на вас надеялся, как надеялся!.. — сказал со скорбным лицом Клейнер, когда они с Кравцовым остались вдвоем. — Кто-кто, но вы должны были сразу почувствовать руку коммунистов. Вы-то знаете их методы и уловки. Это подозрительно, господин Коноплев, говорю это вам прямо.
— Господин оберштурмбаннфюрер, — осторожно возразил Кривцов, — я же думал, что за год здесь и запаха коммунистов не осталось.
— Не будет! — Клейнер ударил кулаком по столу. — Этого запаха вскоре не будет! Я вам это гарантирую! Но пока это… с молодежью — их работа! Их!
— Я думал другое, — спокойно сказал Кравцов. — В самом начале мы погнались за количеством. Это было ошибкой. Ведь достаточно было в наш контингент попасть двум десяткам парней, распропагандированных коммунистами, а может, и теперь с ними связанных, и все дело насмарку.
— Ладно. Мы этих красных щенят выловим во время облавы. Они еще поплачут у меня! — Клейнер нервно закурил. — Как с созданием карательного отряда? Надеюсь, здесь все в порядке?
— Я привык отвечать за порученное мне дело, — спокойно ответил Кравцов.
— Смотрите, Коноплев! Вы сами за это дело взялись. Помните об этом.
— Я помню, господин оберштурмбаннфюрер. Пользуясь случаем, я хотел бы получить вашу санкцию на мой план проведения первого сбора отряда. Я хочу пригласить на этот сбор штурмбаннфюрера Грюнвейса. Ведь отряд пойдет в его распоряжение. Так пусть же ребята сразу познакомятся со своим начальником.
— Когда сбор?
— Послезавтра в клубе. В двенадцать ноль-ноль.
