— Вы имеете в виду инспекцию на месте? — спросил Канарис.
— Совершенно необязательно, — ответил Рудин. — Это, конечно, тоже делать необходимо, но сейчас я имел в виду просто серьезный анализ всех донесений агента, анализ, проведенный здесь.
Канарис обратился к Зомбаху:
— По-моему, этот совет господина Крамера дельный.
— Мюллер тоже говорил об этом, — сказал Зомбах.
— Да, я несколько раз предлагал ему это, — подхватил Рудин и заметил, как при этом Зомбах и Канарис выразительно переглянулись.
Рудин подумал, что разговор с Канарисом идет хорошо, и немного расслабил нервы. И именно в это мгновение он едва не вздрогнул, наткнувшись на взгляд адмирала — напряженный, подозрительный, злой. Перед ним был совершенно другой Канарис.
— А теперь, господин Крамер, — даже голос у него стал другим: жестким и более высоким, — потрудитесь абсолютно точно и кратко ответить на мой вопрос… — Канарис сделал паузу и спросил: — Что из того, что вы рассказали о себе, правда и что ложь?
— Из того, что я рассказал сейчас вам? — выигрывая время, как только сумел спокойно, спросил Рудин.
— Нет, нет, — торопливо, напористо, точно подхлестывая Рудина, сказал Канарис. — Это касается всего, что вы наговорили о себе по эту сторону фронта и писали в документах. Ну-ну!
Рудин задумался, молчал…
— Припомните, Крамер. И я должен прямо предупредить вас, что от вашего ответа зависит вся ваша судьба. Понимаете?
Рудин с рассеянным видом кивнул головой. Мысль его в это время работала молниеносно: «Что все это могло значить? Неужели обнаружен какой-то просчет в моей версии? Может, я сам допустил ошибку и в каком-нибудь эпизоде версии появилось разночтение?..» Нет, это исключалось. Во всем, что касалось версии, он всегда был предельно внимателен и осторожен. Рудин поднял взгляд на Канариса и в выражении его лица уловил какой-то еле приметный и мгновенный знак усталости, точно ему трудно было находиться в этом напряженном состоянии и он торопился сбросить с лица маску «второго Канариса».
«Ясно! Все это разыгрывается им для того, чтобы поймать меня», — подумал Рудин и совершенно спокойно, глядя в глаза Канарису, сказал:
— Все, что я писал и говорил по эту сторону фронта, правда и только правда.
Канарис отвел взгляд и небрежно произнес:
— Можете идти…
Рудин встал, поклонился Канарису, потом Зомбаху и вышел из кабинета.
— Ну как? — спросил Зомбах с чуть заметной улыбкой.
Канарис встал, подошел к окну и, смотря в него, ответил:
— Пожалуй, это находка…
— Я считаю его весьма перспективным работником, — не без самодовольства сказал Зомбах.
— Что о нем говорят другие?
— Кто, например?
— Скажем, тот русский, которого я прислал вам в начале кампании… Андросов, кажется…
— Его у нас уже нет, — не сразу ответил Зомбах.
— А где он?
— Сначала он исчез, а потом мы узнали, что его ликвидировали коммунисты.
Канарис резко повернулся от окна и быстро, встревоженно спросил:
— Когда это произошло?
— В то же время, когда погиб адъютант Мюллера.
— Его труп был найден?
— Да. Но был обезображен до неузнаваемости.
— И это случилось буквально в один день с гибелью Ноэля?
— Несколько позже, я думаю.
— Что значит «несколько», что значит «я думаю»? А точно?
— Схватили его точно в тот же день. А когда казнили, неизвестно. Труп был найден спустя неделю, а то и десять дней.
— Тщательное опознание трупа было сделано?
— Да. Абсолютно точно установлено, что это труп Андросова. Следствие вело гестапо. Есть документация. — Зомбах отвечал уверенно, убежденно, так как имел на этот счет официальные данные из гестапо. Он не мог знать, что эти данные явились результатом сложной и смелой работы Кравцова.
— Так… — Канарис замолчал, смотря прямо перед собой напряженным, сосредоточенным взглядом. — Мне очень не нравится эта история, — произнес он задумчиво. — Почему я о ней ничего не знал?
— Довольно ординарное происшествие. Красные все время охотятся за своими изменниками, — устало сказал Зомбах.
— Он не был зачем-нибудь нужен Мюллеру или, может быть, наоборот, он мешал ему?
— Ни то и ни другое. Мюллер считал его хорошим, надежным работником. Предпочитал его вот этому Крамеру.
Да, Канарису очень не понравилась эта история. И хотя, судя по всему, ничего особенно тревожного в ней не было и, очевидно, красные действительно разделались с тем человеком, случай, как говорится, не первый и не последний, а все же от каких-то безотчетных подозрений Канарис освободиться не мог.
— Я хотел бы посмотреть материалы гестапо по этому случаю… — сказал он.
— Хорошо. К утру они будут у вас, — недовольно отозвался Зомбах.
Канарис ночевал у Зомбаха. После ужина они прослушали по радио из Берлина последнюю фронтовую сводку и обзор новостей за день. Сводка была сугубо оптимистическая. Почти вся она была посвящена прорыву к Волге. Захвачено огромное количество пленных и вооружения. Танковые колонны и моторизованные части стремительно вонзаются в разрушенную оборону русских и ведут бои на уничтожение окруженных группировок вражеских войск.
— Интересно, как все это близко к действительности? — тихо спросил Зомбах.
— Думаю, что очень близко, — ответил Канарис. — У Геббельса есть стандартный прием: если на фронте плохо — сводка короткая и туманная. Но обязательно фигурирует какой-нибудь фельдфебель, совершивший сногсшибательный подвиг. Нет, нет, это наступление к Волге до сих пор действительно выглядит успешным. — Канарис поднял руку и пригнулся к радиоприемнику.
В обзоре печати передавалось заявление Черчилля по поводу событий на русском фронте. Британский премьер сказал, что он всей душой с русскими союзниками, ведущими тяжелые сражения.
«Русские предпочли бы иметь сейчас не душу Черчилля, а нечто более существенное», — съязвило берлинское радио.
Канарис рассмеялся.
— Вот это сказано точно!
— Но все же караваны из Англии в Россию, я слышал, прорываются, — заметил Зомбах.
— С огромными потерями. С такими потерями, когда эти караваны уже несущественны для хода войны; более того, это отрезвляет англичан, и они смотрят на эти усилия своего правительства весьма критически. У нас есть сведения, что последнее время Черчилль искусственно задерживает отправку каждого каравана. Быть с русскими всей душой, но никак иначе — это, конечно, его мечта. Я убежден, если мы возьмем Сталинград и двинемся на Москву, эта хитрая лиса наглухо уйдет в нору.
