– Никуда я не пойду, – насупилась Дуда, нервно
срывая с кронштейна вешалки с одеждой и швыряя их на кровать. – Ты же
знаешь, я боюсь. И одна оставаться не собираюсь. – Опустошив шифоньер, она
подлетела к груде вещей и, соорудив из нее неаккуратный ком, выпалила: –
Говори, куда еще свои тряпки засунула? В комод?
– Дуда, оставь мои тряпки в покое. Ты все равно не
знаешь, что в какой чемодан запаковывать. Сейчас я позову Катерину, она все
сделает.
– Ладно, как скажешь. Только в мой «Эдельвейс» ты все
равно со мной пойдешь. Я туда без сопровождения ни ногой.
– Хорошо, хорошо. Только дай мне несколько минут, чтобы
я смогла забрать из ванной комнаты свои причиндалы.
Дуда милостиво кивнула головой, и Эва удалилась в ванную.
Пока складывала в специальный сундучок кремы, лосьоны, скрабы, Эдуарда
развлекала себя тем, что каталась на кровати. Приведя ее в движение с помощью
пульта, она вращалась на ней, как на карусели. Занятие это так ее увлекло, что
Дуда не сразу услышала стук в дверь.
– Дуда, черт тебя дери! – прокричала Эва из
ванной. – В дверь стучат, неужто не слышишь?
– Слышу, – буркнула та, остановив кровать. –
Заходите. Не заперто!
Дверь приоткрылась, и в комнату, немного смущаясь, зашел
Антон.
– Здрасте еще раз, – сказал он, не двигаясь дальше
порога. – Я к вам.
– Ко мне? – переспросила Дуда.
– К вам. Я в «Эдельвейс» стучался, стучался, мне не
открыли, и я подумал, что найду вас тут…
– Нашел, и чего хочешь?
– Можно ваши лыжи взять?
– Пожалуйста, мне не жалко, но ведь у тебя свои есть…
– Ваши для спуска больше подходят. К тому же мои не
такие хорошие. – Он натянул перчатки и сделал шаг назад, удаляясь за
порог. – Значит, я возьму лыжи?
– Бери.
– Удачи тебе, – сказала Эва, выйдя из
ванной. – Смотри, осторожнее там.
– Постараюсь.
Он одарил их скупой улыбкой и закрыл за собой дверь.
Раздались его удаляющиеся шаги. Затем все стихло.
– Славный мальчик, – с улыбкой проговорила Эва,
проходя в комнату и ставя сундучок на кровать. – Хотя и несколько
странный.
– А чего ты хочешь? Каково окружение, таков и
он… – Дуда подошла к центральному окну, запрыгнула на его подоконник,
достала пачку сигарет и, раскрыв форточку, начала курить. Сделав пару затяжек,
она воскликнула: – А отсюда здание аэровокзала видно! Смотри!
Эва подошла к окну, выглянула в него, но никаких зданий,
кроме «Голубой скалы», не разглядела. Это говорило о том, что ее зрение гораздо
хуже Дудиного. Что, собственно, не было для Эвы неожиданностью, поскольку
окулист ей еще год назад выписал очки для дали, но она их категорически не
желала носить. Перепробовав кучу дорогущих оправ (золотую от «Диора»,
платиновую от «Шанель», инкрустированную бриллиантами от «Версаче»), Эва пришла
к выводу – очки ей не идут совсем. А от линз у нее глаза слезились. Поэтому Эва
продолжала плохо видеть далекие предметы, «прозревая» только наедине с собой:
оставаясь одна, она водружала на нос самые обычные очки в легкой титановой
оправе и наслаждалась четкой телевизионной картинкой. О своей близорукости она
не рассказывала никому. Даже Дуде! Но тут оказалось, что та прекрасно обо всем
осведомлена.
– Ладно тебе, расслабься, – хмыкнула Эдуарда,
похлопав Эву по плечу. – Если не можешь разглядеть, так не пытайся… А то
ты так сощурилась, что у тебя глаза в щелки превратились!
– Я щурюсь? – переполошилась Эва, тут же
принявшись разглаживать кожу в уголках глаз.
– Не всегда, но частенько.
– Какой ужас! От этого же морщины появляются!
– Очки надо носить, если плохо видишь…
– Это так сильно заметно?
– Да нет. Просто я очень давно тебя знаю. Раньше ты не
щурилась, а теперь начала. Значит, у тебя падает зрение.
– И что мне делать? Очки носить я не хочу, а от линз у
меня раздражение.
– Сделай лазерную коррекцию. Это безболезненно и совсем
недорого. – Она докурила сигарету до фильтра и, пульнув окурок за окно,
вытащила из пачки другую. – Вернемся из Италии и займемся тобой. Глаза
подправим, а потом задницу… – Дуда хлопнула Эву пониже спины. – У
тебя целлюлит!
– Ты и это заметила?
– Глаз – алмаз, ты же знаешь!
Эва уткнулась головой ей в колени и прошептала сдавленно:
– Я старею.
– Это естественный процесс, никуда не денешься, –
с умным видом изрекла Дуда.
– Но я не хочу! И не могу! БОГИНИ не стареют! Они
всегда прекрасны и вечно молоды…
– Эва, радость моя, смирись с неизбежным. Через пяток
лет тебе придется сойти с Олимпа. Ты и так там задержалась…
– Евангелиста до сих пор выходит на подиум, а она меня
старше.
– Тебя тоже будут изредка приглашать…
– И Клаудия Шиффер все еще снимается в рекламных
клипах! – Эва подняла глаза на Дуду, в них блестели злые слезы. – А
Энди Макдауэлл рекламирует «Л’Ореаль»!
– Антивозрастные кремы от морщин, – напомнила ей
Дуда.
– Ну и что! Пусть! Я тоже буду…
– Тогда ты перестанешь быть БОГИНЕЙ. Сама же говоришь,
они всегда прекрасны и молоды…
– И что же ты мне предлагаешь? По достижении
сорокалетия уйти на пенсию?
– Не на пенсию, а в тень. Исчезнуть. Чтобы мир помнил
тебя молодой и прекрасной.
– И чем же я буду в этой тени заниматься?
– Выйди замуж, роди детей, займись семьей. – Дуда
взяла ее за подбородок и заглянула в глаза. – Ведь ты давно об этом
мечтаешь, я знаю. Любая женщина хочет иметь семью, и ты не исключение…
– Да, я не исключение, да, я мечтаю выйти замуж и
родить детей, но я все равно хотела бы работать. Изредка сниматься в клипах.
Вести какое-нибудь ток-шоу. Быть может, играть в сериалах…
– Дура ты, Эва!
– Почему это?
– Да потому! – Дуда глубоко затянулась и
вышвырнула недокуренную сигарету в форточку. – Вспомни, например, Майкла
Джексона. Был КОРОЛЕМ, а кем стал? Посмешищем? Уйди он вовремя, мир запомнил бы
его тем талантливым юношей, что пел «Билли Джин» и «Бэд», а сейчас в наших
глазах он чудик с отвалившимся носом и извращенными наклонностями! И никто не
вспомнит ни одной его новой песни…
– Нашла с кем сравнить! С Майклом!
– Ты, как и он, уникальна. Ты – единственная. Ты –
символ. Как… Мэрилин Монро. Как Марлен Дитрих. Как Одри Хепберн.
– Да они же все умерли!
– Но о них все еще помнят. И будут помнить… молодыми и
красивыми. Потому что они вовремя ушли…
