— Когда я в жилете, мне кажется, что я толстая, — упирается она. — Я и без него обойдусь. Я знаешь сколько могу проплыть? Честно! Я в лагере переплывала озеро туда и обратно. А если устанешь, нужно просто перевернуться на спину и полежать на воде. А соленая вода сама держит, вот!
— Не спорь, деточка, давай надевай, — говорит он уже серьезно, в душе страшно довольный тем, что она, его плоть от плоти, так по-свойски общается со стихией, всю жизнь наводившей на него безотчетный ужас.
Он и сам тоже надевает жилет и чувствует себя закованным в доспехи, нелепо женоподобным и, как точно подметила девочка, толстым. Его руки и ноги остались сравнительно худыми, весь жир пошел в лицо и брюхо, как ни странно; бреясь по утрам, он вынужден счищать пену с площади чуть не в акр, а когда ему случается ненароком ухватить свое отражение в одной из стеклянных витрин торгового центра в Делеоне, его оторопь берет от вида высоченного, бледного, будто капком набитого незнакомца.
— А ты поглядывай, как мы там, ладно? — говорит он Пру, которая даже встала с шезлонга, чтобы подчеркнуть торжественность минуты и проводить в поход бесстрашных мореплавателей. Она, как есть, полуголая, помогает доволочь лодку до беспокойно хлюпающей воды. Она придерживает бьющийся на ветру парус, который норовит развернуть гик, а Гарри тем временем разбирает концы — как-то теперь все сложнее, чем тогда, в тот достопамятный выход в море под парусом вместе с Синди Мэркетт и ее бикини, — и устанавливает руль. Он приподнимает Джуди и ставит ее на палубу. Карапуз Рой, смекнув, что сестру сейчас куда-то повезут, а его нет, протестующе орет во весь голос и бредет навстречу волне, которая тут же сшибает его с ног. Пру подхватывает его и крепко прижимает к бедру. Свет до того яркий, а воздух прозрачный, что все вокруг кажется аппликацией, и еще этот сиреневатый ореол, как в кино, когда снимают не на натуре, а в павильоне. Гарри забредает по пояс в воду, чтобы оттолкнуть лодку подальше от берега, потом подтягивается, затаскивает себя на борт, по ходу дела саданувшись лодыжкой об утку, и хватается за веревку, прикрепленную к алюминиевому гику. Как же Синди называла эту нейлоновую веревку? Шкот? Синди, Синди, эх, какая она была когда-то — конфетка! Он берется за руль и добирает парус. Лодка подминает под себя волну за волной, утренний береговой бриз гонит ее, в дремотной тишине, которая вдруг наступает, когда летишь в потоке ветра, внутри ветра, — все дальше и дальше от земной тверди, пляжа и Пру в ее целомудренном купальнике, с вопящим Роем на бедре.
Джуди стоит, как ей велено, у мачты с его стороны, наизготове, чтобы по его команде опустить шверт, толкнув его в узкую щель; Гарри сидит, неудобно скрючившись, на мокром плексигласе — ноги согнуты, одна рука, заведенная за спину, на румпеле, другая сжимает шкот. В голове у него разнонаправленные векторы начинают потихоньку складываться в общую картину направления движения: бодрый ветер надувает тугое полосатое полотнище паруса по всей его длине. Пучок упругих тугих лучей, заданный его руками, веером расходится вперед и вверх — разбегается за горизонт и к зениту. Ножницы, называла это Синди, и его охватывает ощущение, будто из той точки, где он сидит, как из сопла, раструбом вырывается невидимая мощь.
— Опустить шверт! — командует он. Вот и дослужился до капитана, а годков-то всего ничего, каких-нибудь пятьдесят пять. Саднит ободранная лодыжка, ягодицам в тонких мокрых плавках сильно не нравится, что их так вдавили в голый, как плешина, жесткий плексиглас. Он настолько тяжелее Джуди, что нос пустотелой лодки задрался кверху. Волны тут капризнее, и ветер рвет парус бесцеремоннее, а зеленая вода грязнее, чем в его оживших воспоминаниях о карибском приключении почти десятилетней давности.
Пусть, зато вон спутница его нынешняя как довольна, сияющее личико все в бусинках брызг. Худенькие ручки ее, покрытые гусиной кожей, торчат, как спичечки, из матово-черного жилета, она дрожит всем телом от захватывающей дух радости движения, от новизны, от того, что они во власти незнакомой стихии. Кролик оборачивается и смотрит на землю: Пру, освещенная солнцем сзади, маячит расщепленным силуэтом на фоне слепящего глаза пляжа. Еще минута и она затеряется среди прочих нераспознаваемых фигурок, которые смешаются, сольются в одну линию на песчаной полосе, — как строчка текста, поверх которой по ошибке набрали другой текст. Даже громада-отель низведен расстоянием до заурядной вертикальной формы, одной среди множества — насколько хватает глаз, этот отрезок флоридского берега сплошь застроен гостиницами и кондоминиумами. Эта сокрытая сейчас в его руках власть, позволяющая менять перспективу и пропорции, тяжким бременем ложится ему на грудь и живот. Сколько раз, проезжая с Дженис по береговому шоссе или наведываясь в банк в центре Делеона, видел он треугольнички парусов в море, но вот теперь он здесь, а не там, и понимает, что застигнут врасплох безмерностью открывшихся ему возможностей властвовать над перспективой — так же точно стоя внизу, спокойно смотришь как кто-то ходит по крыше или по лесам, но стоит самому оказаться на этой головокружительной высоте, и от ужаса, что нужно ступить на шаткие мостки, подгибаются колени.
— Джуди, теперь слушай, — говорит он, стараясь чтобы голос его звучал естественно, не деревенел от страха, но все-таки громко, потому что эта сверкающая ширь может выхолостить всякий смысл из его слов. — Мы не можем бесконечно идти вперед, так недолго и до Мексики доплыть. Сейчас я проделаю одну штуку — называется сменить галс. Значит, я скажу — сам знаю, что смешно звучит, — «Приготовиться к повороту оверштаг». Ты должна быстро пригнуть голову и не вылететь за борт, пока мы поворачиваем. Готова?
Он недостаточно решительно перекладывает руль, слишком много секунд у него на это уходит. Джуди по-гимнастически сгруппировалась в мячик и так сидит, хотя гик уже прошел у нее над головой. Они кое-как поворачивают под ветер, замедляясь почти до полной неподвижности — слышатся ленивые шлепки воды, и он печенкой чует, что их вот-вот начнет разворачивать назад. Но все ж инерция не вся растрачена впустую из-за его робости, и нос лодки медленно уходит за линию ветра и нетерпеливо полощущий парус с шелковистым посвистом вспучивается в сторону горизонта, наполняется упругим ветром, и с Джудиного личика сбегает тревога, и она смеется, ощутив, что лодка снова скользит вперед по быстрым волнам. Он выбирает шкот, парус встает по ветру, и они идут вдоль разноцветно-пятнистого берега. В тот момент, когда движение прекратилось, необъятный простор окрест них словно пригвоздил их невидимыми стрелами, выпущенными изо всех пустынных сверкающих уголков неба и моря, но вот движение возобновилось и, значит, они спасены, и пространство больше не угрожает, они сумели заставить его служить себе; залив, яхта, ветер и солнце, припекающее верхнюю кромку уха и мгновенно испаряющее бисеринки брызг с торчком торчащих волосков на пупырчатых, в гусиной коже руках, — все это вместе создает свой, совершенно особый микромир, так сказать, конкретно-ситуативное прибежище, в котором Гарри мало-помалу осваивается. Он начинает понимать, даже не поглядывая с прищуром наверх, на верхушку мачты, где трепыхается линялый вымпел, откуда дует ветер, и интуитивно угадывать, в каких плоскостях распределяется сила, направляемая его руками: так в свои прежние, баскетбольные дни, когда он, перехватив у соперника мяч или выиграв подбор, убегал в быстрый прорыв, в голове у него сама собой выстраивалась вся комбинация пасов и последний, завершающий бросок, после которого мяч, скользнув по щиту, ложится в корзину. Обретая уверенность, он снова поворачивает и направляет лодку к далекому зеленому острову с розовым домиком — вполне возможно, что это роскошный особняк, но с такого расстояния он кажется приземистой хибаркой, спокойно добирает парус и уже без трепета ждет, когда лодка, накренившись, ляжет на новый галс.
