— Теперь похож?
— Жуть, ты меня напугал, — приняла она книгу, все еще не веря, что это Павел.
— Не волнуйся, это грим, — снял он каску.
— Я вижу, ты тоже к Венеции вовсю готовишься? — улыбнулась Фортуна и перевела взгляд на книгу. — Какая тонюсенькая, мне на одну ночь, — тут же сломала она ее на половине, словно это был раскладной диван, на котором ей предстояло провести ночь, и выхватила несколько строк.
* * *
Перед выходом я долго перебирал маски: какую бы надеть сегодня?
В итоге взял с грустными глазами и идиотской улыбкой, чтобы сильно не выделяться в метро. Вдруг сегодня повезет, встречу женщину. Правда, настоящие женщины в метро не ездят. Они там мучаются. Я представил, как подойду к ней и скажу: «Здравствуйте, настоящая женщина!» А она мне ответит из-под своей маски застенчивости: «Здравствуйте, мужчина! Вы действительно настоящий?»
— Да, самый что ни на есть, можете потрогать.
— А где трогать? — скромно спросит она.
— Там, — отвечу я.
— Оо. Там действительно что-то есть, и много. Я даже не думала, что так повезет сегодня.
— Может быть, я ваш счастливый билет?
— В таком случае, я вас съем. Только маску придется поменять. Знала бы, надела другую.
— Будь на вас другая маска, вряд ли бы я подошел.
— Тоже верно. Раньше я носила с собой несколько. Очень удобно. Но такой у меня, кажется, и нету. Надо будет купить.
— Хотите, я вам подарю?
— Вы нормальный? У вас-то откуда?
— Не беспокойтесь, подруга одна оставила.
— Подруга? Какая еще подруга?
Никогда не рассказывай женщине о других женщинах, если рассчитываешь на близость. С этой мыслью я окунулся в прохладную струю ветра и пошел вдоль пялящихся на мой силуэт домов. Чем ближе к набережной, тем больше город напоминал затопленную квартиру, по которой плавает всякая рухлядь из дерева… или то, что обычно не тонет. Именно поэтому мне страстно захотелось скинуть сегодня все маски и утонуть в любви, радости и разврате.
* * *
— Похоже, ты все знаешь про Венецию, — вернулся из ванной уже чистенький Павел.
— Нет, что ты. Просто я люблю красивые города. В них всегда есть чем поживиться: будь то молотые кафе, ветреные набережные или реки людей, по которым можно плыть в лодке симпатии от одного островка к другому, пока не причалишь или лодка не прохудится.
— А как же природа: леса и поля? В полях тоже есть свое очарование: выпустишь взгляд пастись до самого горизонта, и дои потом молоко воспоминаний хоть вечность.
— А если оно прокиснет?
— Сделай из него сметану или масло, чтобы хватило на всю жизнь, айда намазывай, когда грустно.
Фортуна усмехнулась и снова открыла книгу на случайной странице. Лицо ее вспыхнуло.
* * *
— Как можно объяснить языком то, что чувствуешь?
— Целуя.
— Твое чувство так сильно ослепляет, что за этим блеском я не могу понять, люблю ли я тебя, — стояла Лучана рядом с аквариумом в одной тонкой рубашке, сквозь которую на меня глядели ее удивленные соски. — И чем больше я на тебя смотрю, тем больше убеждаюсь, что мне необходимо всегда видеть твое лицо. Почему я вижу его так редко?
— Потому что оно в маске. Впрочем, как и твое.
— Может быть, им тоже надо маски купить? — включила подсветку аквариума Лучана.
— Рыбы-дайверы? Не сходи с ума, Лучана. Хватит с них того, что они немые. Поздно уже, давай спать.
— Подожди, сначала угадай, что я хочу тебе сказать, — подошла она к кровати, в которой я давно уже ждал ее.
— Спокойной ночи?
— Возлюби ближнего! Дай мне напиться тобой за ночь!
— Пусть даже с утра постель пуста, сушняк, и не с кем поделиться счастьем?
— Пусть. В этой жизни мне для общения хватило бы трех слов.
— Пей до дна! — выпалил я, не дожидаясь продолжения.
— Я тебя люблю.
— Тогда мне двух: я тоже. Все остальное время мы могли бы посвятить Его Величеству Сексу.
— Нет, не все. Иногда мы будем потягивать искренность, словно коньяк, и дело даже не в вечере, что вытащил из-за пазухи луну и пытается загнать ее как можно дороже, не в моем состоянии, не в твоем понимании. Просто дело всей жизни.
— Дело заведено давно, — попытался я пошутить, так как не был настроен на откровенные разговоры.
— Да, заведено, но до сих пор тебе не вынесен приговор за то, что я от тебя без ума. Ты можешь мне ответить, почему я тебя так люблю?
— По Фрейду, — взял я ее за руку.
— Глупости.
— Совсем нет, просто встретить умного человека весной большая редкость.
— Ты на что намекаешь?
— Что я тоже без ума от тебя.
— А завтра, а послезавтра? Что мы будем делать завтра?
— Любить.
— Но ведь невозможно любить с такой страстью так долго.
— Скуку я беру на себя, — положил ее руку себе на плечо.
— Знаешь, что мне больше всего в тебе нравится? Что ты мужчина. И не забывай об этом, особенно в сугробах простыней.
— Малыш, ты помнишь, вьюга злилась? — начал я закатывать ее в белую метель постели.
— Русская классика, помню, — отпихивалась от зимы ладошками Лучана.
— И ты неловко так побрилась…
— Ах ты негодный, вот об этом мог бы мне не напоминать, — бросилась на меня Лучана, чтобы я утопил ее в своих объятиях, взвизгнув:
— Дама, что вам от меня нужно?
— Ничего. Мне от вас нужен только ты.
Я подмял ее теплое тельце под себя и вошел туда, где обычно не хватает мужчины, где можно уладить любой конфликт, погасить затянувшуюся гражданскую войну, продолжить род; где жарко и влажно, туда, в темноту любви, где ею кормят, где сносит крышу, где любопытно, где всегда царит смаковница-ночь, и нет никого, кроме нас двоих, где мужчина не задерживается надолго, потому что каждый прием стоит больших искренних чувств, куда без них его просто не пустят больше и придется искать другого убежища для инстинктов.
— Как-то ты резко, — вздрогнула Лучана, не открывая глаз, она всегда закатывала их, словно хотела посмотреть, что же там происходит во внутреннем мире, отчего же так хорошо, где живет оргазм, и почему он приходит сам, почему никогда не приглашает в гости к себе.
