— Так натвори! Теперь уже можно отдаться гедонизму.
— Думаю, в этой мне будет уютно, хотя она и мала, чтобы осуществить все мои мелкособственнические тайные желания, — хотела она рассчитаться за одну из них, но Павел ее опередил. Фортуна поблагодарила его и продавца, взяла пакет с новой личиной, и они двинулись дальше.
Погода была качественной. Теплое весеннее солнце встало в тупик. Вдоль набережной тянулись хороводом дома. Они безнадежно вросли друг в друга, словно близкие родственники, которые непременно хотели знать все тонкости интимной жизни своей семьи, каждую из которых разделяли узкие мостовые и широкие каналы. Город стягивался стременами улиц в одну большую ладонь главной площади. По ним шли жизни, разноцветные и беззаботные, в шортах и в майках. Все без исключения были в восхищении. Кто-то невидимый непременно управлял этим парадом, сеансом массового гипноза, из которого людей могли вывести только голуби. Возомнив себя почтовыми, они писали и писали на землю жидкие письма, требуя хлеба и зрелищ.
— Приехать в Италию, чтобы пить воду, — это, по крайней мере, оригинально, — рассуждала Фортуна, уже сидя за столиком кафе на летней террасе.
— Попробуй, очень вкусная, — предложил я ей.
— Вода как вода, — глотнула она из моего бокала.
— Черт, я думал, поведешься.
— Вот кофе здесь действительно превосходный, итальянцы научились не только вымалывать из него саму душу, но и вдохновенно пить.
— Нет, они пьют тирамису, а кофе закусывают. Я даже не знаю, что крепче у них — кофе или граппа.
— Это невозможно, ты опять украл мою мысль!
— А ты поднимай руку, как в школе, когда хочешь ответить первой.
— Цвет у него, как у тех стен, можно подумать, что им еще можно и красить, — перевела Фортуна взгляд со стены близлежащего дома на свою чашку, не переставая черпать ложечкой кофе, будто хотела в нем что-то выловить или непременно докопаться до истины. Но докопаться было не до чего, кофе был идеален.
— Да, цвет сочный, и у девушки на балконе тоже.
— Джульетта, — тоже оценила взглядом девушку Фортуна.
— А вот и Ромео.
— Где?
— Видишь, тот зеленый плющ, прихватив с собой несколько белых цветов, карабкается по стене к балкону, — показал рукой Павел в сторону балкона, который уже покинула девушка.
— Похож. Вполне возможно, что она его ждет.
— Ждала. Слишком долго полз.
— Лет пятьсот прошло с тех пор.
— Да, девушку нельзя оставлять одну. Она же в пылу может стать женщиной черт знает с кем, — кивнул Павел в сторону лысого мужчины, который появился на том же балконе.
— Да и городом ошибся, бедняга.
— Не будем его расстраивать, пусть ползет, в конце концов, какая разница, как ее будут звать.
— Фортуна, за что ты так любишь старые города? — налил Павел себе еще воды.
— В них тепло и уютно, оттого что уже осела пыль амбиций. Страсти улеглись, перетекли в изящные формы, а те в свою очередь впитались в наши вкусы, они давно уже в генах.
— Вот так же и с женщинами: сколько бы ни менял, все равно возвращаешься к одной.
— Особенно меня впечатляют развалины.
— Меня нет, если ты про людей.
— Может, хватит уже пить эту воду, ты становишься слишком циничным.
— Если бы старые люди были так же любимы, как старые города, тогда бы они не боялись стареть.
— Кстати, где обещанные поцелуи?
— Вот, — указал Павел на закат, — чем тебе не поцелуй?
— Так ты про эти говорил?
— Нет, не только, — подозвал он жестом официанта.
— Нравится? — спросил небрежно Фортуну, когда официант уже подошел к столику.
— Ты с ума сошел.
— Значит, не нравится. — Павел заказал бутылку вина, сырную тарелку и отпустил юношу.
В этот момент позвонил Роберто:
— Как там у тебя, Павел?
— Отлично, сижу в джакузи теплого вечера.
— Места для съемок уже обозначил?
— В одном из них сейчас и нахожусь.
— Ты один? Чувствую хорошенькую даму рядом с тобой.
— Ты же говорил, что ничего не видишь.
— Ничего, кроме женщин.
— Я тебя завтра познакомлю.
— Что пьете? — допытывался теплый голос Роберто.
— Сухое.
— Хватит уже сухого, возьми полусладкое.
— Зачем?
— Слишком сухо отвечаешь. Она симпатичная?
— Ну как тебе сказать…
— Как умеешь, так и скажи.
— Чертовски… В беспечном озере глаз купается панорама мира, ресницы густые и длинные, мне кажется, я слышу, когда они затворяются. Волосы гуще тумана, губы роскошно наполнены розовым, они улыбаются, за ними жемчужины, — смотрел Павел на Фортуну, которая в этот момент листала меню. — Храня саму женственность, шея устремляется в небо, увлекая за собой ноги, правильной формы волны образуют линию острова идеальных холмов и впадин.
— Твой эзопов язык скоро заставит чувствовать меня неполноценным.
— Ты бы видел, как она улыбается.
— Я знаю такие улыбки, съевшие многих, похоже, и тебя в том числе. Тебе это должно пойти на пользу. Однако помни: чем больше упиваешься кем-то, тем легче тобою закусывать.
— Вроде бы еще трезв.
— Как с натурой для съемок? Расскажи в двух словах.
— Рыжий нажрался. Сначала он долго нюхал каменный кубок, полный хрустального вина, будто хотел уловить новый аромат этого вечера. Потом пригубил и уже не смог оторваться. Он пил и пил золотое полнотелое, выдержанное жарким днем игристое вино. Пока не налакался и не скатился под стол, за горизонт, оставив бокал бухты в объятиях сумерек, — взял в руки свое стекло Павел, поднял его навстречу Фортуне, которая тоже любовалась битым венецианским стеклом, сверкающим на поверхности моря в лучах заката, и одним глотком залил речь.
— Ну, если в роли рыжего солнца, то да, подходит, на набережной у воды, то, что нужно. Я тоже считаю, что снимать надо на закате. Буду молиться сегодня, чтобы не было дождя.
— Я не думал, что ты такой набожный.
— Я очень набожный, Павел, да и все мы набожны, когда нуждаемся, ты даже не представляешь насколько. Вода хорошо просматривается из кафе? Было бы хорошо фоном пустить гондолы.
— Вода как на ладони, даже вижу рыбок.
— Уже завидую.
— Завтра сам здесь будешь.
— Да. Но нам за два дня нужно успеть отснять несколько сцен.
— Успеем.
