— С одной стороны, внешней, может быть и так, а с другой, кто я тебе? — выбрала Лучана столик.
Я выковырял сигарету из пачки, чиркнул зажигалкой и затянулся так глубоко, будто хотел всосать голубые зрачки Лучаны, ждавшие ответа. Нам принесли вино и сырную тарелку. Паганини продолжал пронзительно чистить смычком уши клиентам заведения. Пытаясь привить им вкус не только к итальянской кухне, но и к итальянской скрипке. Ответа не было, только белый дым, который я выпустил на волю.
Она разогнала рукой туман, будто хотела в дыму найти этот ответ:
— Что ты задумался? Не знаешь, как сформулировать? Давай, мужик, не стесняйся, — подлила она себе вина из бутылки.
— Что бы я ни сказал, все ответы будут против меня, — пододвинул я и свой бокал.
Красная жидкость, словно кровь, наполняла наши сердца. Доброе, словно публика в этом заведении, полнотелое, как наш официант, насыщенное, будто наша жизнь, каких-то одиннадцать-двенадцать градусов крепости, оно было способно повернуть разговор в любую сторону, вывести на чистую воду любую ложь.
— Любовница, ни больше ни меньше: на большее только рассчитываю, за меньшее приходится все время рассчитываться.
— Я думал, у нас слияние сердец.
— Не слияние, а сожительство.
— Мне не нравится это слово.
— Оно никому не нравится, но все с этим живут.
— Лично мне больше нравится гражданский брак.
— А ты, значит, гражданский муж?
— Разве не похож?
— Нет, на мужа ты не тянешь… Я тебя слишком сильно люблю.
* * *
— Знаешь, почему с некоторыми мужчинами так легко, а с некоторыми вообще никак? Вот с тобой, например, легко, — не давала покоя Павлу Фортуна.
— Спасибо, почему же?
— Ты не ассоциируешь женщину ни с кухней, ни со спальней. И не пытаешься ее туда встроить. Женщине очень важно, чтобы ценили ее красоту.
— Да, женщине очень важно быть красивой, но еще важнее об этом слышать.
* * *
Мы должны были встретиться на набережной. В кармане Лучаны завибрировал телефон:
— Ты где? — опустил я приветствие.
— Я уже близко. А ты чем занимаешься?
— Люблю.
— И все?
— Разве этого мало?
— Конечно.
— Ну, я еще зашел в магазин, взял сыр, пармскую ветчину и бутылочку «Бароллы».
— Уже лучше.
— Надеюсь, тебя не накрыло ливнем?
— Нет, я спряталась под зонтом одного господина.
— Очень интимно.
— Я ему так и сказала, когда он мне предложил крышу над головой.
— Может, еще руку и сердце?
— Нет, только зонт. Он сказал, что всегда ходит с зонтом.
— Странно, судя по поступкам, сердце у него большое тоже, мог бы поделиться.
— Если у человека большое сердце, это же не значит, что надо его предлагать первой встречной.
— Думаешь, ты была бы первой?
— Думаю, последней. Кстати, я уже почти на месте. Ты через сколько будешь?
— Через час.
— Ты с ума сошел? Зачем я так торопилась?
— Ты про господина с зонтом?
— Я вообще, — скисло настроение у Лучаны, словно в парное молоко неба над головой добавили кислоты.
— Извини, засиделись с Крисом за чашкой кофе.
— А ты уже совсем рядом?
— Уже пришла, — услышал он голос над головой.
— Посмотри пока на воду.
— Сам смотри.
— Что видишь?
— Как в воду глядела, что ты опоздаешь.
— Смотри внимательнее.
— Ты меня так целый час будешь развлекать?
— Гондолу видишь?
— Ну и…
— А меня? — встал я со скамейки гондолы и протянул руки навстречу девушке на набережной.
— Когда я уже привыкну к твоим сюрпризам?
— Это будет самая вредная из привычек.
— Нет, самая вредная из них — это ты, — устроилась рядом со мною Лучана. Годнольер виртуозно вел нас по узким каналам, среди множества других суденышек, то прижимаясь к набережной, то ловко отталкиваясь от нее ногой, используя выступы и углубления, чтобы прибавить ходу. Совсем скоро он переправил нас на противоположный берег. Там было одно уютное местечко, на каменных ступенях, прямо у воды, с видом на аппетитный кусок Венеции, отрезанный от большого пирога и выложенный на блюдо из глянцевой глади моря. Сам торт украшали разноцветные крыши домов и белые, словно из сливочного крема, купола собора.
— Иногда можно питаться одними видами.
— А что делать с другими?
— С такими, как ты?
— Ну хотя бы.
— Скушала бы, будь ты съедобным.
— Буду.
— Пока ты будешь, я уже расхочу.
— Значит, я не зря зашел в магазин, — достал из пакета снедь и на нем же ее разложил.
— Подожди есть, полюбуйся красотой, архитектурой, — забрала свой взгляд Лучана и легко подарила пейзажу. — Ты даже бокалы прихватил?
— Чтобы не испортить общую красоту. Хотя зачем мне архитектура, если есть рядом ты, — откупоривая бутылку, я поднял глаза. — Тем более мне занавеска мешает.
— Ты про свадьбу? Да ладно тебе, красивая фата.
— Все женщины хотят замуж, и каждая готова поверить в любовь ради одного дня в белом платье.
Неподалеку от нас на разбросанных на набережной лепестках роз жених отчаянно целовал невесту. Сбоку от них стояла девушка и нагнетала романтику, выдувая мыльные пузыри.
— Нижнюю губу чуть глубже! Руку на талию! — расставляла предметы любви фотограф.
— Больше пузырей! Активнее! Плохо дуешь, — смотрела она в объектив, командуя своей помощницей.
Пара молодоженов, объятая метелью мыльных пузырей, стояла на коленях на каменном краю мутной воды, обнимаясь и целуясь на камеру. Потом они встали и повторили все в точности.
— Дайте, я подую, — крикнула наблюдавшая за картиной большая томная женщина с початой бутылкой вина в руке.
— Нет, ни в коем случае не давайте ей, — возразил ее щупленький кавалер, — она сдует невесту.
— Комедия, — прокомментировала Лучана.
— Мыльная опера, первая серия, — согласился я, разливая вино в бокалы.
— А может, и последняя, — приняла она от меня стекло.
