— Привет. Как дела? — взвесила мне Лучана, едва я отрыл дверь.
— Скучал, — соврал я, жадно целуя ее подбородок.
— Я тоже соскучилась. Только не надо мне за это ордена на шею вешать. Сначала ты меня накорми, расспроси, а потом уже можешь есть.
— Может, сегодня в обратном порядке?
— Беспорядочные половые связи в коридоре? — улыбнулась она, сдирая туфли.
— Как раньше на кухне, помнишь?
— Помню.
— И это была романтика. Ты мыла посуду.
— А ты мне мешал, твои руки были повсюду, и что-то смеялось внутри у меня, помнишь? Оно должно было давно уже ныть в кроватке.
— Давай не будем об этом. Я знаю, как наступает зима после этих воспоминаний в квартире.
Лучана прошла через ванную в спальню, потом на кухню, где нас уже ждал ужин, приготовленный мною.
— Вот и я про то же: давай не будем. Разве можем мы строить наши отношения исключительно на сексе? — вдохнула она ароматы жаренных ребрышек, сняв крышку со сковороды.
— Почему нет? — начал я раскладывать горячее.
— Потому что секс — среда настолько благоприятная, что мы сразу же начнем размножаться. Ну и кого мы с тобой наплодили в условиях жесткой нехватки чувств? Я все время думаю об этом, — взяла она в руки нож и вилку.
— Перестань думать, это делает тебя несчастной, — сел рядом с Лучаной.
Я не мог более слушать этого. Аборт, если бы я знал, что теперь он навсегда останется зиять в ее душе раной, что внутри Лучаны теперь всегда будет жить боль, на которую мы так легкомысленно решились, если бы я знал…
— Хватит, — затушил я в пепельнице окурок ее вспыхнувших переживаний и прижал гибкое тельце к себе, словно любимую игрушку.
— Я для тебя просто пустое место, — пришлось ей тоже обнять меня, держа за моей спиной нож и вилку.
— Ну если тебе так удобно, — начал я на ходу сочинять сказку, зная, что это должно ее успокоить, — представь, мы вдвоем с тобой и есть пустота, вакуум космоса, одежда ходит за нас на работу, ее возит автобус. Она сидит на работе в своем кабинете, заходит начальник… срывается, а тебя там нет. Перед ним просто костюм и юбка. Гардероб внимательно слушает шефа, набивая его криками под одеждой пустоты пропавшего тела. Одежда смеется, она-то знает, что мы с тобой в этот момент в стратосфере любви, в невесомости чувств, остальное не важно, мы с тобой в поцелуе, — впился я в губы Лучаны, накормив пустыми словами.
— Мало, — сказала она мне, как только я оставил в покое ее губы.
— Вот тебе еще! — вновь я закусил ее розовую мякоть.
— Я голодная, — не согласилась она с моими мыслями, вырвав свои уста, и принялась за еду.
* * *
— Да как ты не понимаешь, он же не ее бросил, а саму любовь, — вдруг стала очень серьезной Фортуна.
— Может, еще вернется? — оставил ей надежду Павел.
— Если к женщине еще можешь вернуться, то к ее любви уже никогда.
* * *
— Давай разнообразим немного наш завтрак, откроем шампанское. Бокалами станут губы. Будем чокаться ими, чокнутые друг на друге. Игристые пузырьки будут щекотать наш внутренний мир взрывами: «Я люблю, я люблю, я люблю» тебя так сильно, — погрузился я в голубую лагуну ее глаз, но не нашел во взгляде Лучаны ничего, кроме равнодушия.
— Сможешь принести бутылку из холодильника, я пока поставлю музыку? — скинул я с себя налет романтизма.
— Ты меня используешь, — сходила она за вином.
— Да, почему бы и нет, тебе же это доставляет удовольствие, — почувствовал я приближение грозы.
— Да, представь себе, мою посуду и оргазмирую. Кого могут удовлетворить прогулки до магазина и уборка квартиры, — убрала она легким волшебным движением прядь со лба.
— Да перестань, — пытался я развеять тучи.
— Извини за сравнение, но твоя любовь, как тошнота, подступает к самому горлу: вырвать страшно, оставить в себе мучительно.
— Это ты с утра придумала? — откупорил я сосуд.
— Нет, это я ношу с собой всегда.
— Что же раньше молчала? Хотя бы дома можно без масок?
— Если бы я ее сняла, то стала бы такой же, как и все женщины. А ты думал, я другая? Хотя я и сама так считала. Нет, обычная, меркантильная, жадная до любви, до страсти, до отношений. Сколько во мне ревности и зависти, сколько брани, ты даже не представляешь. Но не это самое страшное для тебя, я бедная на ответную нежность и скупая на ласку. Иногда мне кажется, что я не так уж одинока, чтобы любить тебя вечно, я не так голодна, чтобы хотеть тебя постоянно. Что касается своего мира, я не настолько щедра, чтобы с кем-то его делить. Я не вижу счастья в том, чтобы зависеть от твоих объятий с утра, они мне нужны не в тот момент, когда ты снизойдешь, а именно когда они мне нужны. Я не готова убивать ожиданием все вечера. Я такая скорее больше нужна себе, чем кому-то еще. И знаешь, что самое страшное?
— Что в книге ты гораздо умнее, чем в жизни.
— Что ж… — запил я ее откровение большим глотком вина прямо из горлышка. — Поцелуемся, мне кажется, ты что-то недоговариваешь.
* * *
— Тебе не кажется, что они сумасшедшие? — спросила Фортуна Павла, который рассматривал карту Венеции.
— Кто? — посмотрел он на нее спокойно.
— Герои этой книги.
— Ну да, они же влюбленные…
* * *
— Я хочу мороженое, — прошептало мне воскресное утро.
— Его нет, — обнял я Лучану под одеялом.
— Давай заведем, — продолжила она.
— Где оно будет жить? — открыл я глаза и оглядел комнату.
— В морозилке, маленькое шоколадное, — повернула она лицо и нашла мои глаза.
— Там одиноко, его придется любить, — улыбнулся я ее серьезным зрачкам.
— Любить не так уж и трудно, если речь о мороженом, — не дрогнул ни один мускул ее красоты.
— За ним надо будет ухаживать, оно слишком быстро тает, — начал я гладить рукой ее плечо.
— Зато оно сладкое.
— Оно калорийное.
— Охлаждает в жару.
— Оно расслабляет, — не сдавался я.
— Создает настроение, если его долго облизывать, — поцеловала она меня в щеку.
— Вот-вот, тебе придется с ним целоваться, мне — ревновать, я не могу себе даже представить, что ты это вытворяешь с другими, — начал я жадно поедать ее губы.
