— А я тут голодная.
— Знаешь, вчера я поймал себя на мысли, что все время хочу тебя.
— Можешь отпустить, я хочу другого.
— В смысле?
— Другого мира, другой жизни, другого счастья.
— Где-то я это уже слышал. Где я возьму тебе столько другого?
— Брать не надо, надо стать другим самому.
* * *
— Я думал, что влюбиться для женщины это более сложный процесс. Ей же надо взвесить все «за» и «против», — начал сворачивать карту Павел.
— А мужчине не надо? — все еще держалась за книгу Фортуна.
— Нет, он может взять на глаз.
— Ну да, и насолить на глаз. По любви.
— Ну, от этого еще никто не умер.
— От любви не умирают, от любви беременеют.
* * *
— Не знаешь, какой прогноз на этот вечер? — задумчиво произнесла Лучана, лежа в постели и собирая мысли с потолка.
— Сказали, что, несмотря на капризы и колебания, этой ночью ожидается умеренный секс, местами порывистый с придыханием, волнения в виде мурашек и вздохов, высокая температура и жар по всему телу. Наряду с повышенной влажностью нега принесет удовлетворение и осадки в виде слез счастья. Желаем всем приятных заоблачных снов и советуем предохраняться, не исключены оргазмы.
— Прекрасно! Только прошу не забывать: секс — это не то, что ты себе придумал. Это то, что я тебе позволю.
— Такое не забывается. Это как путешествие вкуса в какой-нибудь экзотический плод, — нащупал я грудь Лучаны под одеялом.
— В запретный, например.
— В каждом запретном плоде своя косточка.
— Может, нам тогда стоит съездить куда-нибудь?
— Ты хочешь отдохнуть? — начал я нашептывать своими пальцами песни любви на ее коже.
— Да, я очень устала.
— От чего?
— Ты не догадываешься? Можно, я буду откровенной?
— Конечно, главное, чтобы никто не пострадал.
— Устала, прежде всего, от тебя.
— Позволь я тебе тоже отрежу немного откровения. Думаешь, я не устал? — продолжал я гладить ее.
— Может, тогда на море махнем?
— Чем?
— Как обычно, ты рукой, а я самолетом.
— И куда ты без меня?
— Хочу туда, где климат резкосексуальный.
— Ты же знаешь, как я не люблю заграницу. Мне там тесно становится и грустно уже после первой бутылки. Особенно в музеях. Такая тоска по родине нападает, что хочется втиснуться в картину какого-нибудь итальянца эпохи Возрождения или обнять аппетитную статую, несмотря на ее каменное лицо и равнодушное тело.
— Ты предлагаешь мне одной поехать?
— Нет, вместе остаться.
— Я еще не научилась загорать в лучах твоей славы. Посмотри на мою бледную кожу. На круги усталости под глазами.
Я посмотрел внимательно ей в лицо, будто пытался там найти свое отражение.
— Твои глаза и есть та самая заграница, куда многие стремятся: одни, чтобы отдохнуть, другие — перебраться на постоянное место жительства, — встал я, подошел к столу и сгреб со стола в охапку ноутбук, провода и потащил за собою в постель. Что-то шмякнулось за моей спиной, когда я оглянулся, то увидел мышь на поводке. Она волочилась за мной по полу как ручная до самой кровати, в которой скучала Лучана. Когда я забрался в постель, она недовольно спросила:
— Опять с собой черт знает кого притащил?
— Ты про ноутбук?
— Нет, про мышь.
— Надеюсь, ты меня простишь?
— Это себе я могу простить все что угодно.
— Даже то, что со мной связалась?
— Еще нет, вот и хочу загладить вину перед собой.
— Почему, чтобы отдохнуть, нужно обязательно куда-то ехать?
— Ну да, ты даже спать готов с ноутбуком. А людям нужно сменить пейзаж. Не все же способны, как ты, забраться в свое внутреннее поместье и там наслаждаться собственным величием.
— Разве здесь нельзя отдохнуть?
— Пейзажи все уже в рамках, и в каждом из них — ты. Бродишь как по музею.
— Почему как по музею?
— Все старо.
— Тебя угнетает мое общество?
— Скорее общество в целом, такое впечатление, что я становлюсь неугодной этому ему.
— Тебе просто завидуют.
— И что с этим делать?
— Смой с себя красоту, хотя я бы на твоем месте смыл это общество.
От таких слов Лучана вся засветилась, подтверждая верность присвоенного ей имени. Я знал, что, если хочешь ублажить женщину, надо просто напомнить ей о ее же красоте.
— Мне легче сбежать. Разве ты не видишь, как люди бегут от людей.
— Думаю, что бегут они в основном от себя, и бегут они по искусственной беговой дорожке. Достаточно остановить тренажер, чтобы понять, что от реальности не убежать. Но они продолжают бег, то ускоряясь, то падая от усталости. Их достало уже все это дерьмо, в котором они пытаются стать людьми, им надоели их маски. Они не знают, как от них избавиться.
— Отчасти ты прав, еще больше они мечтают в этом бегстве столкнуться с чем-то новым.
— Ага, гениталиями…
— Хотя бы и так. Лето без любви — чувства на ветер. Тем, кто еще не все попробовал, хочется упасть на самое дно удовольствий. Те, кого бросили, жаждут подняться. Мне же хочется подложить под голову небо и лежать ровно на песке у моря под солнцем… ну в крайнем случае на тебе.
* * *
— Жаль мне его, — произнесла Фортуна, любуясь на зелень итальянских пейзажей, сочную глазурь неба и апельсиновую теплоту лучей.
— Кого? — тоже не отрывался от окна Павел.
— Главного героя. Ему никогда не понять женскую душу.
— Почему это?
— Потому что для этого надо обладать своей.
* * *
— Сейчас иду, — не отрывая глаз от экрана, произнес я. — Еще на пару писем отвечу.
Лучана знала, что красивое белье — это лишь инструмент для игры на мужском любопытстве, и чем оно идеальнее, тем приятней мелодия. Она лежала на диване, бесконечно манящая и прекрасная. Грудью Лучаны наслаждался бежевый прозрачный бюстгальтер. Тонкие трусики замерли, крепко схватившись за упругие бедра, под страхом того, что их скоро лишат поддержки.
