За окном раздался одиночный выстрел петарды в пустоту: «Пиротехникой ее не убить, что касается Санта Клаусов, то те вымерли сами, сбросив шкуры… Первое января, нет дня бесполезней в новом году», — рвалась из меня та же мысль, желая опохмелиться. Отдав должное внимание бледному когтю солнца в зимнем небе, будто там, в подноготной, еще теплится глубина прошлого, понимаю, что на поверхности года только я и первое января. И еще человек в туалете, которого жду. Я двинулся в его сторону, чувствуя, как под ногами совокупляются доски скрипучего паркета, переступил одинокий бокал, который спал на боку, тень его растеклась красным невинным пятном «на поверхности года». Как только я подошел, дверь открылась. Из комнатки вышла Мэри. Сестра жены Андрэ.
— Привет! — фальшиво улыбнулась она и еще фальшивее вытащила из себя как козявку и вытерла об меня:
— С Новым годом!
— С Новым! — ответил я с той же миной.
— Кофе хочешь?
— Лучше пива, если есть.
— Сейчас поищу, — направилась она на кухню, а я прошмыгнул в туалет и закрылся. Счастье есть… счастье пить… счастье ссать после долгого воздержания.
Через несколько минут я обнаружил Мэри на кухне, изящным тонким растением, которое тянулось к свету и курило у окна:
— Хорошая ночка выдалась.
— Еще бы опохмелиться каким-нибудь поцелуем.
— Зачем тебе было мешать вчера водку с шампанским? — Мэри пододвинула мне бутылку холодного пива, которая уже обливалась потом на столе.
— Чтобы не мешать дружбе любовью. Я смотрю, ты здесь уже прибралась?
— Да нет, просто сгребла все в раковину, — посмотрела она на меня глубокими серыми глазами, мраморный рисунок которых немедленно уносил в таинственный лабиринт ее внутреннего мира, стоило только этому взгляду поймать мой. Но мой был неуловим, так как мне страшно хотелось пить, и я перевел зрачки на пиво. Снял с бутылки железную шляпку одним поворотом ладони, жестом предложил Мэри. Она выдохнула дымом:
— Я же кофе.
Мои губы жадно обняли стекло.
— А зачем люди пьют? Неужели без этого жить так скучно, — положила сигарету на край пепельницы Мэри, взяла в руки турку.
— Нет, просто иногда им надоедает пить кофе. А за что люди его так любят?
— За аромат.
— Я думаю, за возможность отгородиться от мира этим самым ароматом. Взял себе кофе, будто он и есть тот единственный человек, честный и добрый, душа которого плещется в берегах фарфора. А дыхание ароматное, теплое, согреет капризы любой погоды.
— Особенно по утрам, — согласилась Мэри. — С ним хочется здороваться снова и снова, с ним хочется целоваться, с ним можно поговорить, помолчать, в конце концов. Никто не поймет меня лучше, мою жажду.
— А как же шоколад? Он ведь тоже всегда должен быть рядом.
— Да, это тот самый друг, который никогда не предаст, — достала она початую плитку из буфета. — Откуда ты все знаешь?
— От противного, — сделал я глубокий глоток, подошел к холодильнику, открыл и нашел там нарезанную ветчину на тарелке.
Я перестал понимать, для чего собираются люди. Они открывают рты, в надежде хоть что-нибудь услышать, но говорить уже не о чем, поэтому приходится заполнять глотки едой и питьем.
Мэри подала вилку. Та неожиданно выскочила из моих пальцев.
— Женщина придет, — толкнула она ее ногой еще глубже под стол и подала мне другую.
— Мне моей хватает.
— Повезло, я вот все время чувствую недостаток мужского внимания.
— Ласки?
— Не только, хотя ее тоже, хочется ресторанов, цветов, вместо этого раковина и подоконники с кактусами, может быть, я живу как-то не так?
— А где же мужчины?
— Те, что мне нравятся, все время внушают какую-то чушь, нет чтобы доверие.
— А ты пытаешься с ними жить?
— С кем?
— Но не с кактусами же, с мужчинами?
— Было.
— Может надо с ними просто встречаться, а жить с одиночеством?
— Я так и сделала: боролась с ним, пока не поняла, насколько оно мне необходимо. Только одиночество способно доказать, насколько сильна любовь, насколько я влипла, и на сколько надо поставить будильник, чтобы не проспать свое счастье.
— На сколько поставила?
— На тридцать, в тридцать я должна выйти замуж, кровь из носа, с любовью или без.
— У каждого брака по расчету есть риск обанкротиться.
— Знаю, но когда женщине под тридцать, а она еще ни разу не была замужем, выбирать не приходится. Тебе как мужчине этого не понять. В этом плане время сильного пола идет медленнее. Подумаешь, без любви, мне ее никогда не хватало. Бывает схватишь с витрины конфету, а начинка горькая.
— Никогда не знаешь, что там под блестящей оберткой, осень или весна, — поддерживал я лениво разговор, глядя, как исчезает за окном снег.
— Не люблю осень.
— Осень хороша только в том случае, если лето в душе еще не закончилось.
— А твое любимое время года? — посмотрела Мэри на меня.
— Суббота.
— Обожаю субботу. Иной раз выйдешь в ночь с мыслью: вдруг мужчину найду.
— И как?
— Как всегда: секса полно, мужиков нет, — долго выбирала она себе чашку, пока не нашла самую чистую и налила в нее кофе. — Как ты к сексу относишься? Может, потрахаемся? — пригубила она край фарфора и, прищурившись от удовольствия, посмотрела на меня.
— Я бы лучше покурил, — ответил я, не раздумывая.
— Да ладно, я пошутила, а ты кремень, — протянула она мне пачку сигарет.
— Если бы, — вытянул я одну и положил себе в губы.
— Как ты думаешь что легче: уходить или оставаться? — оторвала Мэри мне огня от своей зажигалки. — Я про любовь.
— Легче всего не связываться, я про отношения. Отношения не всегда так же сладки, как поцелуй, но тоже засасывают.
— Да, это похоже на рану, которая покрывается корочкой и снова начинает кровоточить, едва заденешь ее случайным словом, знакомым местом, подаренной вещью. Чем только не лечила, она не заживает. Даже случайный секс не смог привести меня в чувство. Что делать?
— Сделай его постоянным.
В этот момент ее телефон разродился сообщением. Мэри прочитала и прокомментировала:
— А вот и он.
— Кто? Случайный секс?
— Нет, шрам. Новый год отметил с женой, а с утра признается в любви мне.
— Неужели не трогает?
— С некоторых пор я потеряла чувствительность к словам. И теперь признание для меня — это не то, что мне говорят, а только то, что ради меня делают. А этот, — она указала на трубку, — он страшный человек.
