— Буду часов в шесть. Люблю.
Оливье
— Молчание не перекричать. Тем более твое. Что на этот раз? — разбил я наконец тишину.
— В каждом молчании своя истерика.
— В каждом молчании свое болото, — возразил я.
— Вчера у тебя не было слов, сегодня у меня. Вечером ты забыл их в кафе, наверное, или где ты там шлялся. Люди делятся на три категории: одни говорят правду в глаза, другие врут не моргая, третьи молчат: они берегут зрение. Ты из каких?
— Ну, пьяный пришел, ну и что.
— С запахом приятных женских духов. Рассказывай, кому ты отдал мне причитающиеся слова?
— Никому я ничего не отдавал. Хватит уже.
— Вот и я думаю, что хватит. Достало, — сурово посмотрела на меня Фортуна и добавила: — Нам нельзя быть вместе, это нас погубит.
— И раздельно нельзя — это погубит других.
— Зачем мне другие? Я не хочу быть вагоном, в который входят и выходят. Мне нужен один пассажир, с которым я доеду до конечной, — достала она початую бутылку красного из холодильника и один фужер. Налила до краев.
— Мне выйти?
— Кажется, ты давно уже вышел. Вечером тебя черт знает где носит, ночью пропадаешь в Интернете. Проваливай!
— А не пошла бы ты сама подальше… Как ты говоришь, «до конечной».
— Сам вали, никуда я не пойду. — Голос Фортуны заскрипел и дрогнул, из глаз потянулись серебряные нити.
— Да кому ты нужна?
— Себе! Я очень нужна самой себе. Я даже начинаю скучать сама по себе, выслушивая твои упреки. А ты вот возьми хоть одну из них, из своих виртуальных баб и пошли на х… так же как и меня сейчас, — допила она с горечью вино из большого бокала.
— Да кто они для меня такие, чтобы я их туда посылал. Никто! Я посылаю тебя так далеко, потому что ближе у меня никого нет. — Ее бокал пролетел рядом со мной и размазался о стену. Один из осколков отскочил к моим ногам, я взял его и сразу же порезался, кровь быстро побежала по пальцу, будто опаздывала в метро на последний поезд. Тяжелая красная капля упала на пол, появился кот, понюхал и слизнул, потом другую.
— Вот, и ты теперь будешь пить мою кровь, — на него я тоже не был в обиде. Взял салфетку, зажал ею рану и подошел к жене:
— С одной стороны, я псих, что полюбил тебя, но с другой — буду полным идиотом, если оставлю. Пойдем в комнату, что-то здесь слишком много эмоций, — взял Фортуну за руку и потянул за собой. Она покорно встала. Я обнял ее, чувствуя, как мокнет мое плечо от женских слез. Вальсируя по коридору вдоль стены, наша пара добралась до спальни. Свет включать не было необходимости, положил жену на кровать и лег рядом. Рука моя проникла под платье и быстро нашла там теплую грудь. Я знал, что дырки в отношениях лучше всего заделывать сексом.
— Не надо, — тихо прошептала она. — Ты можешь оставить меня в покое?
— Смотря с кем.
— С собой. Быть собой или с тобой. Этот вопрос давно расколол мою голову на два полушария.
— Я бы хотел побывать на восточном. Надоело все, может, на море махнем?
— Что там делать зимой?
— Вот именно, что ничего.
— С тобой разве можно куда-нибудь поехать? Ты все время куда-то ускользаешь, вот и сейчас уходишь от темы.
— Ну что за бред.
— Совсем не бред. Мне кажется, я тебе надоела. И это бросается в глаза.
— Не начинай. Хватит опять говорить эту ерунду, — начал я стягивать с нее платье.
— Я все время говорю ерунду, — она не сопротивлялась. Я зажал ее губы своими, и, в конце концов, рот ее поддался уговорам и раскрылся.
Кровать поскрипывала всякий раз, когда мы поворачивались, чтобы крепче обнять друг друга. Я чувствовал, как ее пальцы впивались в мою голую спину. Не придавая значения тому, чего же в них было больше — ненависти или любви. Последнее ушло далеко, нас связывало уже что-то другое, нечто большее, чем просто любовь. Подобно этой скрипучей койке, в которой мы укрываемся одной кожей, переживаем одной на двоих слюной, склеенные чудовищной необходимостью.
— Я не могу с тобой так больше, — вновь начала Фортуна.
— Ты знаешь, я тоже.
— Давай поменяем позу.
Оладьи из кабачков
Утро разбило все окна. Птицы гнездятся в ушах. Жирное солнце можно мазать на хлеб вместо сливочного масла. Весна терлась о стекло капелью.
— Я тебя люблю, — прокралось мне в правое ухо.
— Что ты такое говоришь? Тебе что, помолчать не о чем?
Чувство вины, видимо, мы оба его испытывали тем утром, оно как теннисный мячик, прыгает от одного к другому. Сначала внушаешь его человеку, когда тот ошибся, потом испытываешь — за то, что внушал слишком грубо.
— Я тоже тебя люблю, — поцеловал я жену сонными губами.
— Хочешь, сделаю тебе оладьи из кабачков.
— Может, лучше массаж?
— Давай вечером. — Она ловко оставила постель и ушла в ванную. Услышав звуки душа, я откинул одеяло ладонью и стал размешивать ингредиенты своего лица. Наконец сон был сброшен, но вставать не хотелось. Вскоре вернулась жена в длинной белой рубашке и с мокрыми волосами. Она забралась на меня верхом, нагнулась и попыталась поцеловать в губы.
— Неужели ты будешь есть этот суп?
— Я люблю твою щетину, — прикоснулась Фортуна к моей щеке. От нее пахло свежими цитрусами. — Любовь проверяется утренними поцелуями, — подтвердила она свои намерения.
— А что проверяется вечерними?
— Вечерними она усугубляется.
— Может, еще поваляемся? — испытывал я ее чувство долга своими объятиями.
— Нет. Не могу. У меня сегодня семинар, потом заседание кафедры в университете, — выдержала она их ласку.
— Какая тема заседания?
— «Что вы думаете о сексе?».
— И что вы думаете о сексе?
— Я думаю, с этим надо кончать, — подняла она со своей груди мою руку и вернула хозяину.
— Пожалуй, вы правы, кончать без него — удел одиноких.
— Вчера ко мне на работу заезжала Тереза. Она наконец рассталась со своим, ну и, как всякой одинокой женщине, спится ей паршиво. Я попыталась отогнать ее дурные мысли, но где там. Она же не слышит. Рыдает. Сегодня хочу заскочить к ней, так что задержусь, — освободилась она от моей второй руки.
— Думаешь, это окончательно? Они же сходятся по первому зову инстинктов.
— Не знаю. Она была без кольца, без сережек. Хотя я тоже так делаю. Даже удаляю номер из телефона после ссор с тобой.
— Помогает?
— Как ни странно, очень.
