Мы начали резать и жевать мясо, запивая красным вином. Все слова куда-то исчезли вдруг, будто у них тоже пришло время обеда.
— Что ты замолчала?
— О чем говорить, когда и так вкусно?
— Если тебе не о чем говорить, значит, ты недостаточно откровенна.
— Ладно, представь, что мы в кафе и только что познакомились.
— Я официант или шеф-повар?
— Вы — как хороший коктейль, — отхлебнула она из стекла. — Сколько не пей, хочется повторить.
— Вы — как немое кино 30-х, непонятное, искреннее, — крутил я в руках вилку. — Разговорить вас трудно.
— Я расхожусь после третьего, — посмотрела она пронзительно и осушила свой бокал.
— А это какой? — наполнил ей снова. Фортуна промолчала.
— Меня не напугать, — достал я сигарету и прикурил.
— Меня не остановить, — сделала она глубокий глоток.
— Вы — как фигура в Эрмитаже, из мрамора, созданная во имя… — губы мои нарисовали ее имя в воздухе. — Шедевр, вас не утащить!
— Вы довольно смелы, — отодвинула она от себя стеклянную пустоту.
— Вы тоже, я хочу быть вашим поводом напиться, — налил еще ей и себе.
— Я наблюдала за вами и выделила из толпы, — повела она изумрудно кругом.
— Вы хищница, — не заметил я, как она расправилась с мясом.
— С некоторых пор жертвой быть легче, но не так интересно, — улыбнулась она жемчужно и широко.
— А вы хищник, у вас было много женщин.
— У вас не было настоящих мужчин.
— Вся надежда на этот вечер, — оторвала она от стола красное и сделала еще глоток.
— Не люблю это слово, оно похоже на проститутку, — я прикончил свой.
— Значит, я не ошиблась.
— Значит, готовы?
— То, что я готова, еще не значит, что съедобна.
— Сейчас попробую, — приблизил я к себе жену и поцеловал в жирные жаркие губы.
— Чем займемся? — спросила она после долгого поцелуя.
— Как чем? Любовью.
— А что, больше нечем?
— Больше не с кем.
Блины
— Мы можем позавтракать без компьютера? Ты думаешь, мне приятно печь блины, когда ты сидишь там, общаешься черте с кем?
— Опять блины с дерьмом. Такое прекрасное утро, зачем надо все испортить? Ну, давай я сам их испеку, если тебе так сложно. Ты из всего делаешь проблему.
— Дай мне хоть в этом почувствовать себя творцом, — смахнула Фортуна очередной блин со сковородки в аккуратную стопочку ему подобных.
— А я что — не даю? Неужели это так сложно — сделать приятное и не настаивать на том, что ты его сделал, и чего тебе это стоило. Ладно, иди сюда, я тебя поцелую.
— У меня руки в муке.
— Зачем мне руки для поцелуев?
— Вместо аперитива.
— Теперь я понимаю, почему некоторые не могут друг без друга.
— Почему?
— Им нечем будет питаться.
Фортуна села на мои колени, развернулась всей грудью и закрыла глаза. С балкона ее груди мне открывался прекрасный вид. Губы едва разомкнулись сгоравшей пламенем розой. Я проглотил цветок.
— У меня блин сгорит, — шепнула она.
— Да и черт с ним, — приготовился я к ее порыву, но она и не думала уходить.
И в ответ проглотила фиалку моего рта. Казалось, что перемешались не только слюни, но и зубы, и языки. Все стало общим.
Запах подгоревшего хлеба приятно ласкал нюх. Румяный диск теста быстро чернел по краям и скукоживался. Было похоже на затмение солнца. Скоро дым начал резать глаза. Но мы продолжали.
— Папа, что-то горит? — Сын выскочил из своей виртуальной норы.
— Мама блины готовит, — крикнул я ему сквозь кумар.
— Аа, я думал — пожар. Позовете, когда будет готово, — удовлетворенный, закрыл он за собой дверь кухни.
— Ты видела, как его надо выкуривать из Интернета? — встал я как по команде вместе с Фортуной.
— Любовью, — принялась Фортуна за сковороду, отскребывая почерневшее тесто.
— Открой окно, — сказала она мне спокойно.
— Хочешь выйти? — начал я открывать его, глядя сквозь стекло во двор. В поле моего зрения забралась муха, она пробежалась по нему и замерла. Глядя туда же, во двор, стала потирать ладошки. Потом неожиданно взлетела и на ходу спарилась с другой мухой. Я пристальней посмотрел во двор: что могло ее так возбудить? Не было там ничего такого.
Отстыковавшись от партнера, муха залетела на кухню, покружилась немного под потолком и села мне на плечо. «Нет, я не того полета, шлюха. Мне для соития нужно пережить длинную цепочку отношений. Человек тоже способен схватывать на лету, но не до такой же степени!»
— Только за тобой, — прервала Фортуна мои раздумья. — В смысле, если ты вдруг уйдешь. У меня навязчивая идея, что ты рано или поздно уйдешь.
— Ты права, я могу запросто бросить, вдохновиться кем-то другим.
— А как же наш ребенок, недвижимость, прочее?
— Дети? Неужели мы уже так далеко зашли? В таком случае никуда я не пойду. От красоты не уходят, от нее можно только бежать. А я не люблю бегать.
— Дело даже не в том, что ты уйдешь, а в том, что уйдешь к другой. Которая уже не сможет тебя так любить, как я. Некоторые вообще не способны любить.
— Ты говоришь о всеобщей любви?
— Да, о всеобщей любви ко мне.
— Быть любимой — самая вредная из привычек.
— Как же ты меня достал, — поставила на стол тарелку с горячими блинами Фортуна.
— Как? — взял я блин и намазал сгущенкой.
— Нежно. Иногда складывается впечатление, это не ты меня любишь, а я тебя, — заварила чай Фортуна и села рядом.
— Это не так важно, главное — определиться, что тебе доставляет больше удовольствия: любить или быть любимым, — свернул я в трубочку блин и откусил.
Горячий шоколад
— Ты обо мне не заботишься, — поправила она волосы.
— Не ухаживаешь, — насыпала сахара в чашку.
— Мне не хватает внимания, — добавила еще одну ложку.
— Не обнимаешь, — размешала небрежно.
— Я уже не говорю о цветах, — вдохнула аромат кофе.
— Разве я не достойна? — нашла в чашке свое отражение.
— Мы все меньше целуемся, — пригубила керамику.
— Может, ты встретил другую? Скажи, я пойму, — откусила пирожное.
— Может, я тебе надоела? — салфеткой вытерла губы.
