— Алекс, на тебе лица нет, — повернул он меня к свету. — Признавайся: чем ты болен?
— Ею, хочешь, познакомлю?
— А если это заразно? — громко засмеялся он.
— Ты знаешь… — начал я.
— Нет, — он меня перебил.
— Да, лучше тебе этого не знать. Могу только добавить, что она идеальна.
— Трудно любить идеальных: не за что зацепиться.
Я скинул куртку на стул и отдался дивану, а мой взгляд — картине, над которой работал Клим.
— Ничего не говори, — пригрозил он мне лезвием для заточки карандашей и начал им резать хлеб. Потом принялся за колбасу. Он не любил обсуждать свои картины вслух.
— Про себя можно?
— Про себя можно, так что там про тебя? Кроме того что ты влюбился.
— Разве этого мало?
— Я же хочу про тебя, а не про нее.
— Работаю.
— А ночами в Интернете?
— Да ты сам все знаешь!
— Интернет словно женщина, стоит только войти — и уже в сетях. Необходимо определиться, какая тебе ближе.
— А если обе? Одну ты любишь, а с другой просто легко, и ты любишь ее, когда хочешь.
— С женщиной просто только в одном случае: если она тебе не принадлежит. Мне лично достаточно одной, но идеальной.
— Ну и что такое, по-твоему, идеальная женщина?
— Женщина, с которой я живу, — не задумываясь, ответил Клим. — Черт, голова сегодня трещит, а может, это душа сохнет?
— У всякой души свой насморк, своя слезливость, своя температура, своя ломота, — подтвердил я.
— И переохлаждение всему виной, — добавил Клим.
— Лучше вином, это тебе, — достал я бутылку водки и поставил в середину стола.
— Ты с ума сошел? С каких пор ты перестал понимать мои шутки? Мне еще целый вечер работать. Хотя для головы это может быть приятным откровением. — Он уже откручивал сосуду башку.
— Я пас, — налил я себе чаю.
Он достал одну рюмку и, наполнив ее, сразу же выпил. Закусил скучавшим в вазочке мармеладом.
— Вчера на презентации одной книги был в издательстве.
— Ну и как?
— Книга — дерьмо, зато коньяк был хороший.
— Теперь понятно, откуда головная печаль, — пригубил я чашку с чаем.
— Вечером заливаем грусть, утром — сушняк, так и переливаем из пустого в порожнее, — Клим налил себе еще одну. Махнул и снова закусил мармеладом. — Что-то не клеится сегодня, может быть, встал не с той ноги?
— А может, не с теми лег?
— С теми, с теми. Цвет мне нужен. Никак не могу поймать нужный тон. Темпера имеет такую особенность, что, когда подсыхает, меняет оттенок, — уже мешал краски на палитре Клим.
— То же самое можно и про людей сказать. С утра у каждого свой оттенок. Сразу видно, с кем спал, где и сколько, — вытянул я свежий журнал из кипы, чтобы не мешать творцу, и начал просматривать заголовки.
Минут пять прошло в тишине, только еле заметный скрип кисти по холсту: Клим усиленно что-то затирал в поисках тона.
— Я еду в Париж, — невозмутимо продолжал выводить цвет Клим.
— Серьезно?
— Вполне.
— Надолго?
— Надеюсь. Мне на следующей неделе должны привезти готовые подрамники с холстами. Тебе придется их встретить и рассчитаться. Оставлю деньги и ключи, мастерская тоже будет в твоем распоряжении. Я дам твой номер мастеру, он сам позвонит. Его зовут Прохор.
Клим достал сигарету из пачки и закурил. Он походил немного, затем сел на стул и стал вдумчиво изучать свое произведение. Табачный дым окутал его лицо, которое и без того было достаточно одухотворенным: лысый череп, мощный лоб, большие глаза с длинными ресницами, красивый правильный нос, полные вдохновенные губы. Ниже — подбородок, который изящно подчеркивал профиль. Настоящий художник.
— Я тоже буду тебе позванивать, — стряхнул пепел Клим. В этот момент позвонили в домофон.
— Это Марк, музыкант, я тебе рассказывал о нем. Мы спектакль вместе ставили, гений современной музыки. Если бы я так умел рисовать, — пошел он открывать дверь.
Я попытался навести порядок на столе: смахнул крошки на пол и налил себе еще чаю.
Через несколько минут они появились вдвоем, Клим познакомил нас, достал еще одну рюмку и наполнил обе. Музыкант был худой и высокий, прямые черные волосы поблескивали сединой, в его очках спокойно сидели умные глаза. Они смотрели, словно в окна, и думали о своем. Сильные пальцы правой руки подхватили рюмку, предложенную художником.
— Ты когда уезжаешь? — закусил собственным вопросом Марк.
— Через пять дней, надо успеть закончить эту, — указал на полотно пустой стопкой Клим и проглотил еще одну мармеладину. Творцы закурили.
— Хорошо весной в Париже, — рассуждал Марк.
— В Париже всегда хорошо, если есть деньги, — наполнил повторно стекло Клим.
— Когда есть деньги, хорошо везде. Деньги и женщины. Иначе не на что будет тратить.
— Ты по-прежнему все спускаешь на женщин?
— Иначе как размножаться?
— Пошляк. Я не об этом, — ухмыльнулся Клим.
— Я тоже. Путь к сердцу женщины лежит через ее капризы. — Музыкант внимательно рассматривал картину, над которой бился художник.
— Ну зачем тебе к сердцу? На мазохиста ты не похож, — улыбнулся Клим и воткнул остаток сигареты в пепельницу.
— В других местах у всех все одинаково.
— А тебе обязательно нужна любовь?
— Любимых никогда не хватает, их по определению меньше, чем остальных. Хотя мне все чаще кажется, что я уже никого не смогу полюбить.
— Умнеешь на глазах.
— Это и мешает.
— А как же жена, Марк?
— Даже в жену не удалось. Мы все больше воюем.
— Разве стоит спорить с девушкой только из-за того, что она твоя жена?
— Да я и не спорю. Я все время пытаюсь заключить с женой перемирие, в результате разжигаю войну внутри себя. Ты даже не представляешь, как трудно с теми, кого мы не любим.
— А ты с ними не спи.
— Я бы не спал, если бы не спалось, но ведь спится. Я знаю, как это грязно — изменять самому себе. И самое гнетущее, что некого в этом обвинить.
— Обычно все от нехватки внимания. Когда в последний раз дарил ей цветы?
— Она не любит цветы.
— Нет женщин, которые не любят цветов, есть мужчины, которые так считают.
— Я считаю, что это пустая трата денег.
— То есть ты считаешь деньги? В таком случае считай их громче, женщины любят ушами.
