— Слишком блестящее, остановит движение в городе, будет мозолить чью-то немую ревность!
— Значит, тоже берем!
В этот момент подошла девушка, работавшая в отделе, поинтересоваться, не нужна ли какая-нибудь помощь. Я, высунув голову за занавеску, сказал ей, что у нас все в порядке.
— Как тебе продавщица! Правда, хорошенькая? — спросила жена, натягивая юбку на упругие бедра.
— Очаровашка! — ответил я, не придавая этому значения.
— Вот и катись к ней, — вытолкнула меня Фортуна из примерочной и задернула занавеску.
— Больная что ли? — зашел я снова к ней.
— Никогда не восхищайся другими в моем присутствии, я способна ревновать даже к звездам.
— Посмотри на себя, кто здесь звезда? — развернул я ее к зеркалу. — Опять ты себя не любишь.
— Мне просто некогда, я же люблю тебя, — пронзила она меня глазами сквозь зеркало.
— Ревность плохое чувство.
— Разве я виновата, что сейчас у меня других нет.
Я снова поймал ее взгляд в отражении. В отражении он другой, будто из подсознания. В этот момент она действительно любила меня больше, чем себя.
— Тебе самой не надоели твои капризы?
— Как же они могут надоесть, если ты их исполняешь. У нас денег хватит на них? — указала она глазами на платья.
— Хватит, только не забывай, что я по-прежнему не люблю магазины. Подожду тебя у кассы.
— Хорошо. Я быстро.
Скоро мы вышли из магазина с пакетами, полными ее хорошего настроения.
— Как много надо женщине, чтобы быть счастливой.
— Мне много не надо, мне надо с чувством.
Драники
Я проснулся разбитым. Кровать пуста. В тишине комнаты кружила звенящая муха. Это был голос моей жены, она разговаривала с кем-то по телефону. Скорее всего, с Терезой, кто еще мог позвонить в такую рань. Видимо, та не спала всю ночь, накопилось. Она любила излить душу. У меня тоже накопилось к утру и тоже хотелось выплеснуть из себя, но вставать было лень. Чтобы как-то отвлечься от этого желания, я стал слушать их разговор:
«Настоящая любовь не прощает, у нее просто нет на это времени, она уходит… Я понимаю, тебе жалко стало: бросать всегда жалко, вдруг кто-нибудь подберет… Значит, пожалела себя… Ну тогда не надо путать жалость с любовью».
Я перевернулся на другой бок «А его реплика „не уходи“ означала только то, что это надо было сделать гораздо раньше… Каждая преданность ищет свое предательство… Ну как же ты не поймешь, что из прошлого нелепо лепить будущее, разве что заляпать брешь в настоящем».
Мне вдруг стало скучно от этой женской болтовни о любви, которой, видимо, здесь и не пахло. Как часто женщины не замечают, что их используют самым отвратительным способом. А может, им это просто нравится? Я нащупал под кроватью пульт и включил. Передавали новости спорта, единственные позитивные из всех существующих, если, конечно, кто-нибудь не поимел вашу любимую команду.
— Что смотришь? — тихо вошла жена.
— Новости.
— Твои новости — это я, — скинула она халат. Я привлек ее к себе, не поднимаясь с постели, обнял за голые бедра и поцеловал в шелковую маковку. Кожа пахла клубникой.
— Ты потрясающе выглядишь!
— Женщина выглядит настолько — насколько ее хотят, — медленно падала Фортуна в мою сторону, пока я не подхватил и не прижал к себе. По телевизору в этот момент начали передавать бои без правил.
— У меня мурашки.
— Это чувства идут на работу.
— Когда ты ко мне прикасаешься, моя точка G становится многоточием. Ты все еще меня любишь? — прижалась она ко мне еще сильнее. — Сердце, перестаньте подсказывать. Он сам должен знать.
Я опустил голову на ее грудь и тоже услышал, как прибавило ходу женское сердце. Вдохнул губами нежную кожу и начал баловать ее языком.
— Так ты меня любишь?
— Ты хочешь это знать?
— Я хочу это чувствовать.
Сохраняя молчание, язык уже подобрался к соску, который немедленно вырос. Я поигрался немного с ним, потом с другим.
— Не буди во мне суку!
— А то что? — оторвал голову от ее груди.
— Загрызу тебя нежностью и опоздаю на работу.
— Давай, я хочу умереть от нежности.
— А мне что с этого?
— Развлечение. Ты могла бы убить? — посмотрел я Фортуне в глаза.
— Нет, некоторые не заслуживают и этого.
— А я?
— Ты — другое дело, — затянула Фортуна мои губы в долгий поцелуй и закрыла глаза.
— Знаешь, мне страшно, — неожиданно ледышкой вонзилось мне в самое ухо.
— Со мной?
Она продолжала:
— Мне страшно, что я постарею когда-нибудь. Морщины… ты веришь? Я их считаю, — протянула она руку, взяла со столика зеркало и стала всматриваться в свое отражение.
Я прижал ее к себе, как удав — кролика:
— Дура!! Выкинь это из головы, старость к тебе не придет, пока ты ее не пустишь.
— Ты знаешь, что может случиться с женщиной, если ее не любили давно, давно не ласкали хотя бы словами, давно не трогали ее кожи, к чувствам не прикасались. Без любви все женщины вянут, она может с ума сойти от одной этой мысли: старость.
Так и бывает: стоит только промедлить, расслабиться, не сожрать вовремя женщину в любовном порыве, как она тут же начнет выедать твой мозг своими недомоганиями.
— Не надо бояться морщин! — хотел я отнять у Фортуны зеркало, как оно соскользнуло и упало. На его отражении замерла трещина. — Вот тебе подтверждение! Если даже зеркало способно треснуть от красоты, что же тогда говорить о коже на лице.
— Это было мое любимое, — с улыбкой вздохнула она.
— А мое любимое зеркало — это ты: чем дольше любуюсь, тем больше нахожу в себе изъянов.
Судак по-польски
Я проснулся от звонка телефона. Фортуна давно уже ушла на работу, в окне медленно светило солнце. Встал, подошел к креслу, на котором отдыхали штаны, и вытащил телефон. Звонил мой старинный друг Оскар.
— Привет!
— Разбудил?
— Да нет, я уже чай пью.
— Как со временем? Хотел к тебе заехать.
— Да, конечно! А ты далеко?
— Нет, рядом. Буду минут через сорок.
Утро приехало другом. Оскар был говорлив, как Амазонка ночного унитаза. С утра не то что говорить, но даже слушать трудно. Я-то знаю, что нельзя приезжать так рано по субботам, можно сломать чью-то жизнь.
