И генерал понимал, что дорогого это будет стоить именно ему, начальнику областного управления.
– Я разберусь, – сказал генерал. – Правда, тут уже задействована прокуратура, а у меня с прокурорскими отношения не слишком…
– А это уже твои проблемы, – почти ласково сказал Мастер. – Твои и только твои. Выкручивайся, как знаешь.
Мастер отключился.
Генерал осторожно положил телефон на стол.
– Дела, – сочувственно протянул от окна Гринчук. – Как будем выкручиваться?
– Просто иди отсюда, – сказал генерал-лейтенант, глядя строго перед собой, на фуражку полицейского славного города Нью-Йорка, подаренную в прошлом году американской делегацией.
Фуражка лежала в застеленному шкафу, между маленькой Эйфелевой башней и фотографией Биг Бена. Делегации приезжали часто. Да и генерал ездил за границу регулярно. По обмену опытом.
– Не получится, – сказал Гринчук. – Слишком много народу знает, что меня обвинили. И прокуратура уже выписала нужные бумаги. И пацаны в СИЗО уже помылись в ожидании моего появления. Знаете, как в СИЗО любят ментов, по ошибке попавших в общую камеру? Я просто так не уйду.
– Чего ты хочешь? – сквозь зубы спросил генерал.
– Орден нельзя попросить? – Гринчук вернулся к столу. – За мужество. Или за отвагу. Какой-нибудь степени.
Генерал скрипнул зубами.
– Нельзя, – разочаровано произнес Гринчук. – И дочери на выданье у вас нет. Ведь нет?
– Я тебе не… – начал генерал, но Гринчук погрозил ему пальцем, и генерал от неожиданности замолчал.
– Вы мне не позволите? Ерунда. Позволите. Еще как. Вы ведь не хотите ссориться с Мастером. Причем, я даже не задаю вам вопросов по этому поводу. Я просто констатирую.
– Мастер… – генерал потер гладко выбритый подбородок, пытаясь придумать хоть что-нибудь.
– Понимаю, – снова кивнул Гринчук. – вы его завербовали, и теперь безопасность агента требует, чтобы соблюдалась секретность. Я никому не скажу. Крест на пузе. А вот Капустин…
– Что Капустин? – спросил генерал.
– А вот Капустин у вас – слабое звено. Стучит на кого попало, словно швейная машинка фирмы «Зингер». Иногда даже стучит в письменном виде, – Гринчук достал из внутреннего кармана свернутый листок бумаги и бросил его на стол перед генералом. – Написал, сволочь, что это вы его принудили, используя, так сказать, служебное положение, состряпать на меня это дело.
– Я? – искренне возмутился генерал.
– Он так пишет, – пожал плечами Гринчук. – И это вы приказали ему подготовить лжесвидетелей. Вы.
– Вот ведь тварь мелкая, – процедил сквозь зубы генерал, разворачивая бумагу.
– Довожу до вашего сведения… – начал читать вслух генерал, но задохнулся от возмущения и порвал бумагу на мелкие клочки.
– Правильно, – одобрил Гринчук. – Грязная бумага. Да еще и написанная под прицелом пистолета.
– Что?
– Под прицелом моего пистолета. Этот козел действительно решил, что я его могу застрелить от безысходности.
Генерал никогда не общался с Гринчуком лично и не мог оценить всей силы его обаяния. Но теперь, если бы хотел, мог насладиться зрелищем широкой и искренней улыбки Зеленого. Улыбки человека, выполнившего свой долг и уверенного в своей неотразимости.
– Кстати, – лучезарно улыбаясь, продолжил Гринчук. – У меня есть второй экземпляр этого заявления.
Гринчук достал из кармана второй листок и помахал им в воздухе.
– Только не нужно прыгать через стол, – предупредил, посерьезнев, Гринчук. – Вы же генерал, а не горный козел.
– Я тебя… – начал генерал. – Я тебя…
– Что? – спокойно спросил Гринчук. – Под суд? На нары? Куда? И как? Вам ведь сам Мастер не велит меня трогать. Сам Мастер. Вы, кстати, где прошлым летом отдыхали? На море?
– Нигде я не отдыхал, – генерал выдохнул это с ненавистью, – некогда мне было. Прошлым летом здесь такое творилось…
– Помню. Извините. Так на чем мы остановимся?
– Что ты хочешь?
– Наверное, я хочу на пенсию, – грустно сказал Гринчук. – Можно даже по состоянию здоровья, хотя я уже все выслужил. Могу уйти по выслуге.
Генерал молча ждал продолжения.
– Сделаем так, – сказал Гринчук. – Я прямо сейчас напишу вам рапорт о том, что хочу свалить из органов на фиг. Вы его, естественно, подпишите. Но поставите условие, что меня уволят после подбора кандидатуры на мое место, на место начальника оперативно-контрольного отдела и после того, как я передам ему все дела. А начальника этого отдела я подберу сам. Мне на это понадобится месяца два-три. Вас это устраивает?
Генерал снова потер подбородок.
– И уволят меня классно, торжественно, с наградой. Можно даже не орденом. Я не гордый, я согласен на медаль. Повесьте меня, скажем, на доску почета. И подарите мне от управления пылесос. Или даже кофеварку. Не жмитесь, генерал. А по увольнению я вам отдам эту писульку и не буду мешать разобраться с Капустиным. Ага?
* * *
– …и генерал, естественно, согласился, – закончил свою историю Гринчук. – Бросился мне на шею, плакал и просил прощения. И я был великодушен.
Весь личный состав оперативно-контрольного отдела был собран на кухне и традиционно совмещал обед с планеркой.
Дослушав историю, Михаил еле заметно улыбнулся. Браток тяжело вздохнул.
– Что так тяжко, Иван? – спросил Гринчук. – Проблемы?
– Не у него, – сказал Михаил. – Или не совсем у него.
– Точнее, – потребовал Гринчук.
Браток снова тяжело вздохнул.
Проблема действительно была не его. Или, как верно сказал Михаил, не совсем его. Та старушка в морге…
– Мы думали, она старика своего хоронить собралась. А она… – Браток покачал головой. – Можно, говорит, я у вас здесь умру.
– Прикидываете? Умирать бабка собралась, решила, что пора. Выкупалась, одела чистое…
– Надела, – механически поправил Гринчук. – Одела – если кого-то, надела, если на себя.
– Надела чистое, – не стал спорить Браток. – Она чего засуетилась, болезная. Ей уже восемьдесят, живет одна. Квартира однокомнатная. Родственников во всем городе нет. И узнала бабка, что в соседнем доме старушка такая же вот одинокая умерла и почти месяц лежала мертвая в квартире. На полу. Возле балкона. И никто из соседей ничего не учуял, пока почтальонша не хватилась, что никто дверь не открывает, когда она пенсию принесла. Прикинули, в каком виде бабку нашли?
Гринчук кашлянул и снял с конфорки чайник.
– Приятного аппетита, – сказал Гринчук.
– Приятного мало, – Браток отодвинул тарелку. – И решила старушка, что не хочет так умирать. Нанять кого? А кого? И за что? За какие деньги? Думала она, думала, пока не решилась. В петлю лезть или в окно кидаться – грех. Вот она пошла в морг, подготовившись. Я тут, говорит, если можно, посижу день-другой. А как почувствую, что уже скоро, то чистое одену… надену и преставлюсь. И никого не нужно будет просить, чтобы обмыли там и обрядили. Беспокоить, типа, никого не хочет. Она иконку принесла и что там еще положено…
