– Ладно, замнем, – предложил Гринчук.
– Да нет, вам это лучше знать, раз уж мы вместе. Программа, которая у меня здесь, – Михаил постучал себя по виску, – наткнулась на программу, которая у меня здесь…
Михаил дотронулся до сердца.
– Начался конфликт. Если программе убийства удавалось найти веские аргументы, я убивал. Потом мучился, но убивал. И искал аргументы против убийства. Я ведь не помнил, что со мной. Я ведь к Крысам контуженый попал. Без памяти…
С заднего сидения послышался стон.
Гринчук обернулся, посмотрел назад:
– Приходит в себя. Давай быстрее к неотложке.
Михаил молча кивнул, прибавил скорости. Машина несколько раз проскочила между другими машинами, свернула направо, подрезав «мерс», и подъехала к больнице.
Подал голос мобильник Гринчука.
– Да, – ответил Гринчук, отходя от машины, чтобы не мешать санитарам.
Они открыли заднюю дверцу и вытащили окровавленного Егора.
– У вас все нормально? – спросил Полковник.
– Вашими молитвами, – ответил Гринчук.
Егор застонал, санитар что-то спросил у Михаила.
– Покажи ему «корочку», скажи, что мы его подобрали и будем этим делом заниматься. Мол, хулиганы, – крикнул Гринчук Михаилу.
– Что вы сказали? – спросил Полковник.
– Это я не вам.
– Вы сейчас где?
– Я сейчас в неотложке. А что?
– Что вы там делаете?
– Оказываю неотложную помощь, а вы что подумали?
– Михаил?
– Со мной Михаил. Если вас интересует Браток, то он не здесь, но с ним все в порядке, я думаю.
– А… А с… Шмелем? – неуверенно спросил Полковник.
– А Шмели зимой не летают. Им холодно зимой. Они зимой спят, наверное.
Михаил вышел из здания клиники, снова сел за руль.
– Что с Игорем Ивановичем Шмелем? – почти выкрикнул Полковник.
– А что с ним может быть? Мерзнет, наверно, и ругается.
* * *
– Сука, – выругался Шмель.
Последние двадцать минут он беспрерывно воспроизводил в слух свои весьма обширные познания в непарламентской речи.
Положение было не столько опасным, сколько обидным. Просто оскорбительным. Как еще может чувствовать себя взрослый и еще час назад самоуверенный человек, которому приходится вместе со своими подчиненными лазить по глубокому январскому снегу в поисках аккумулятора для телефона. Телефон Гринчук заботливо оставил на полу, а аккумулятор, широко размахнувшись, бросил в лес.
Собственно, в самих поисках ничего особого позорного не было, но делать это в одном нижнем белье было очень холодно и стыдно. Босые ноги уже начинали терять чувствительность, не смотря на то, что морозец был небольшим.
Нужно было найти аккумулятор, завернутый на всякий случай добрым подполковником в полиэтиленовый пакет, позвонить своим и вызвать подмогу с транспортом и одеждой. Все три свои машины стояли с пробитыми скатами, выбитыми стеклами и сломанными двигателями.
– Сука, – снова прошипел Шмель и сунул руку в сугроб.
– Есть! – радостно крикнул Ветер. – Нашел!
* * *
– Я так полагаю, что они сейчас решили проблему со связью и приступили к решению транспортной проблемы, – закончил свою информацию Гринчук. – Еще есть вопросы?
Полковник молчал.
– Але, Полковник! – позвал Гринчук.
– Да, Юрий Иванович.
– Что делаем дальше?
– Приезжайте, пожалуйста, в офис Владимира Родионыча, – после небольшой паузы сказал Полковник. – Мы вас будем ждать. Через сколько времени вы сможете приехать?
– Минут через пятнадцать.
Гринчук сел возле Михаила.
– Значит так, Миша, давай, пока я буду беседовать с очень высоким начальством, ты съездишь в дом к Липским, возьмешь у них фотографии засранца, сколько у них есть нынешних, заедешь в ателье сделаешь сотни по две копий. Есть?
Михаил кивнул.
– Если кто-то станет тебе мешать – действуешь аккуратно, но эффективно. К членам семьи мы относимся с уважением и сочувствием, к охране – без жалости и сантиментов. Потом фотографии ты доставляешь своим цыганам, лично просишь барона проконтролировать. Если он начнет выделываться…
– Не начнет, – улыбнулся Михаил.
– Если, я говорю – если. Если он начнет выпендриваться, – скажи, что лично я приеду к нему беседовать. Лично. И он свой бизнес будет с сожалением вспоминать лет десять-пятнадцать. Понятно?
– Я с ним договорюсь, – сказал спокойно Михаил.
– А, ну тебе виднее. Высади меня возле дома, а Братка потом пришлешь за мной. Барон пусть свой табор пустит по городу по двум темам. Первая – пацан. Может, кто видел, хотя я сомневаюсь. Вторая тема – чужие в городе. Обособленно живут, ведут себя странно, что-то скрывают…
– Похищают детей, – добавил Михаил.
– Что-то типа того.
Машина остановилась возле дома. Гринчук вышел, но прежде чем захлопнуть дверцу, наклонился и сказал Михаилу:
– Будет время, попроси, чтобы постирали чехлы с заднего сидения. И внимательно поглядывай по сторонам.
– И если через два часа вы мне не позвоните, я начинаю искать не Липского, а вас, – Михаил откозырял.
– Только без жертв и особых разрушений, – напомнил Гринчук.
Перед лифтом он постоял немного, собираясь с силами. Разговор, похоже, назревал нешуточный.
И ровно через три минуты подтвердилось, что Гринчук умеет предсказывать будущее.
Разговор действительно был нешуточный.
Вначале, первую минуту разговора, Владимир Родионыч старался говорить ровно, без напряжения. Но когда на его упоминание о надругательстве над Шмелем и его людьми, Гринчук тяжело вздохнул и сказал огорченно: «Так он еще и ябеда», Владимир Родионыч взорвался.
Гринчук слушал молча. Гринчук не возражал. Гринчук смотрел прямо перед собой, сидя в кресле и аккуратно сложив руки на коленях. Гринчук наклонился, поднял и вежливо подал Владимиру Родионычу «паркер», который тот бросил на пол. Гринчук даже не пытался вставить ничего, когда Владимир Родионыч перешел от выражение своего общего эмоционального состояния к описанию своего личного отношения к подполковнику милиции Гринчуку, который и подполковником-то стал случайно, и оставаться в этом звании ему осталось всего ничего…
– … которые действуют по моему личному распоряжению. – закончил Владимир Родионыч.
Ему явно стало легче, подумал Полковник, играющий пока в беседе роль молчаливого зрителя.
– Я могу кое-что уточнить? – спросил Гринчук.
