Десять минут назад Старик разговаривал с кем-то по личному телефону. Резко так разговаривал, матерно. Но приказ подготовки к открытию огня не отменил.
– Первый!
Сержант вздрогнул.
– Первый, это Мараев. Срочное сообщение, – прозвучало в наушниках.
Сержант переключил вызов на гарнитуру полковника.
– Слушаю тебя, Мараев.
Мараев оглянулся на Грифа. В ангаре они остались вдвоем – остальные вошли в Клинику. Люди Сергиевского сопроводили всех прибывших в спортивный зал, предварительно разоружив.
– Первый, тут…
Гриф одобряюще кивнул.
– Клиника – не последняя крепость Земли.
– Что?
– Я говорю, Клиника – не последняя крепость Земли. Малиновского здесь нет. Здесь только больные и группа Сопротивления, которую подставили… – Мараев вытер пот со лба ладонью, а ладонь вытер о штанину.
Все шло слишком быстро. И слишком странно.
– Включи сенсор обзора, – приказал Жадан.
Мараев включил и отошел на три шага от рации.
Сенсор выдвинулся.
Гриф помахал сенсору рукой.
– Это кто? – спросил Жадан.
– А это – свободный агент по прозвищу Гриф. То есть я. Умирает возле моих ног второй свободный агент, кличка Скиф…
Скиф застонал.
– Нехорошо умирает, тварь, – сказал Гриф. – А я, честно говоря, не думал, что можно получить такое удовольствие от мучений ближнего своего.
– Что там о Малиновском?
– А что о Малиновском… Нету здесь Малиновского. Совсем нету. И нет уже почти сутки. Вчера пропал без вести.
Полковник Жадан оглянулся на установки. Расчеты отошли в сторону. Кабели протянуты.
– Это ты говоришь, – сказал Жадан.
– Это я говорю, – сказал Гриф. – Но я говорю правду.
– А у меня есть приказ – уничтожить Клинику, пока эти твари не выпустили чужекрыс за Территорию. По всему северо-западу периметра – крысы. Если они сдвинутся с места, я их остановить не смогу. Если Малиновский им отдаст команду…
– Он отдаст команду после твоего залпа. Он провоцирует вас всех. Ему нужно, чтобы вы уничтожили Клинику и все, что здесь осталось. Его здесь нет.
– Я знаю, что его там нет, – сказал Жадан усталым голосом. – Он связывался со мной несколько минут назад. Но у меня есть приказ. И от меня это не зависит. Думаешь, мне моих пацанов не жаль?
Гриф посмотрел на Мараева. Тот что-то пробормотал и сел на рельс.
– Ты можешь дать мне хоть несколько минут, полковник?
Скиф попытался крикнуть что-то, но только захрипел.
– Сколько тебе нужно, чтобы вывести оттуда людей? – спросил Жадан.
– Не знаю. Тут чужекрысы. Пешком мы не уйдем. Поезд отпадает. Есть, правда, вариант… Минут тридцать, если можно. Хотя бы.
Жадан посмотрел на часы.
– Хорошо, – сказал полковник.
Малиновский, позвонив по телефону, дал ему час на раздумья. Если подождать полчаса, то до срока ультиматума Малиновского останется еще минут двадцать.
Гриф присел на корточки возле Скифа. Странно, но все свободные агенты выбирали позывные односложные. Гриф, Рысь, Скат…
– Семенов, – позвал Гриф. – Семенов!
Скиф снова захрипел.
– Слышишь меня?
– Слышу… – выдавил Скиф. – Су…
– Не трать силы, ругательства я за тебя буду мысленно добавлять к твоим ответам. Сейчас добавлю – «сука». Правильно?
– Д-да…
Мараев посмотрел на Грифа и торопливо отвернулся. Выражение лица у свободного агента было таким, будто агента тошнило… Отвращение было на лице у агента.
– Умереть хочешь? – спросил Гриф. – Чисто и безболезненно. Ты ведь, сволочь, понимаешь, что умирать можешь долго. Как минимум полчаса. А там я смогу найти аргументы и убедить полковника Жадана не уничтожать Клинику… И ты будешь подыхать еще несколько часов. Ты ведь знаешь, как долго может умирать человек с такой раной, как у тебя. Ты ведь сам очень любишь… любил убивать людей именно так. Помнишь два года назад? Деревня Липовая. Скольких ты вот так… Девятнадцать человек? Через сколько умер последний? Последняя… Девчонке было семнадцать лет.
– Убей… – прошептал Скиф. – Пожа… луйста… Убей.
– Хорошо. Сразу же, после того как ты мне расскажешь…
– Я… все… все… расскажу…
– Прогуляйся, старлей, – не оборачиваясь, приказал Гриф. – Туда, в глубь ангара. И спой чего-нибудь, чтобы, не дай бог, чего лишнего не услышать. У нас тут свои разговоры, личные.
Мараев встал с рельса и пошел по перрону к остаткам внутренней стены. Он твердо знал, что чудес не бывает. Но как он надеялся, что сегодня, сейчас, именно здесь чудо произойдет.
Совсем крохотное чудо. Маленькое чудо – и он останется жить.
Людям вообще свойственно надеяться. Даже если и не на что.
Надеялся Леха Трошин, что еще секунда – и все. Все. Прекратится этот кошмар, система просто вырубится, и огнеблоки перестанут выбивать одиночными выстрелами людей из толпы.
Редкими одиночными выстрелами.
Прицел медленно, словно с ленцой, выискивает очередную жертву, ловит в перекрестье человека, дает максимальное увеличение, такое, что глаза жертвы расплываются на весь экран монитора. Выстрел – лицо исчезает, прицел дает панораму, и становится видно, как человек – женщина, ребенок, мужчина – перестает жить, как бросаются в стороны люди, стоявшие рядом.
А каждого десятого… Каждого десятого, выбранного из толпы, огнеблок вначале пришпиливает к асфальту выстрелом в ногу, а потом длинной, бесконечной очередью распарывает тело… От ног к груди и голове, как пилой.
И снова – одиночные, неторопливые выстрелы.
Не выдержал кто-то из техников, бросился по внутренней лестнице наверх.
Остановить… Выключить… Вырубить вручную, раз не проходят команды с пульта…
Он выбежал на крышу. Трошин и все в Центре видели на мониторе прицела, как открылась дверь, как техник – Никита Ртищев, вспомнил Трошин – шагнул через порог…
Никиту не застрелили. Не сразу. Вначале два микроплана ударили его по очереди, в лицо и грудь. Ртищев упал, попытался встать, опираясь на руку…
Первая пуля перебила эту руку – Никита упал. Вторая пуля – в ногу. Третья – в руку. Четвертая – в ногу.
Еще одна – в поясницу, в позвоночник.
Прицел показал лицо Ртищева. Крупно. Потом показал дверь на крышу и то, как две очереди огнеблока перечеркнули дверь крест-накрест.
