– Через час здесь вообще ничего не останется! – выкрикнул капитан.
– И тот из нас, кто останется в живых, позавидует мертвым, – сказал Гриф.
– Что?
– У тебя было тяжелое детство, капитан. Ты книжек не читал про пиратов. И ты учти, сейчас пацаны в броне замерли возле той двери, возле входной, и прикидывают, сколько нужно пасты, чтобы дверь вынести, никого за ней не повредив. Долго думать они не приучены, сопоставят пару данных из справочной таблицы, выдавят из тюбика на дверь возле замка и петель несколько граммов пасты, прилепят запал, отойдут на этаж выше… Потом войдут сюда и всех убьют. Мой фокус больше не пройдет. А если ты, сука, наконец перестанешь дурью маяться, а будешь говорить, мы сможем выжить. Оба. Даже ты останешься живым.
Горенко смотрел прямо перед собой, в темноту, в ту сторону, откуда доносился голос свободного агента. Смотрел с ненавистью. С бессильной яростной ненавистью.
Он так уверенно излагает. А ведь все из-за него. Из-за него.
Если бы не он, то сейчас капитан Горенко спокойно общался бы с полковником Сергиевским, возглавляющим группу захвата. Сидел бы вместе с ним в командном пункте и прикидывал, как вести себя дальше.
Искал бы выход из совершенно безвыходной ситуации, вдруг понял Горенко. При любом раскладе он был в полном дерьме. Без шансов выжить.
Его просто кинули. Тупо, банально подставили. А он думал, что это он такой умный, что это он обманет многих, почти всех. Думал, что этот день станет началом нового этапа его жизни. Карьеры, если угодно.
Подставили. Суки.
– Что ты хочешь знать? – спросил капитан.
– Ты будешь говорить?
– Да.
– Минутку… – Гриф достал из кармана переговорник, снятый с бойца в коридоре возле кафе. – Меня кто-нибудь слышит?
Полковник Сергиевский Грифа не слышал. Полковник Сергиевский как раз заканчивал просматривать оборудование журналистов. Второй раз.
После первого осмотра ему показалось, что он ошибся, что просто не разобрался в гражданской технике.
Журналисты стояли возле стены, молча глядя на то, как движения полковника становятся резкими и суетливыми.
Похоже, полковник не может чего-то найти, подумал Пфайфер. Вон как начал нервничать. Что-то очень важное для него должно было лежать в кофре. И не лежит.
Что-то такое, что заставило полковника лично копаться в оборудовании, а не удовлетвориться докладом техника.
– Это все, что у вас есть? – спросил полковник.
– Еще у меня есть носовой платок, и я умею играть на флейте, – вежливо улыбнулся Пфайфер. – Это цитата из старого-старого фильма, которая в нашем случае должна символизировать отсутствие всякого желания сотрудничать с вами и одновременно констатировать, что больше у нас нет ничего, кроме незапятнанной чести и кристально чистой репутации…
Полковник тонкой иронии не оценил. Он подошел к Пфайферу. Протянул руку к его лицу.
Пфайфер зажмурился.
– Руки убери, – сказал Касеев и попытался втиснуться между полковником и оператором. – У нас нет другого оборудования. Наше собственное накрылось на «Двадцать третьем километре», а это нам привезли и передали через местных безопасников. Сетевого блока нам не передали.
Полковник Сергиевский еле слышно скрипнул зубами и отвернулся.
Нужно взять себя в руки, подумал полковник. Смотрят люди.
Они пока не знают, что план, тщательно подготовленный и выверенный, только что пошел насмарку. Испарился.
– Периметр восстановлен, – сказал оператор. – Активировано пять перехватчиков. Один контейнер активировать не смогли.
Полковник промолчал. Оператор удивленно оглянулся.
– Принял, – сказал Сергиевский.
То, что часть оборудования скисла, было уже не самой большой их проблемой.
Вообще, очень трудно сейчас определить, что является для них всех самой большой проблемой.
Они должны были повалить систему безопасности, занять Клинику. Затем принять в восемь часов утра поезд и блокировать его перед въездом. Тоже сделано.
Чужекрысы появились внезапно. Их не было в плане операции. Учитывалась разве что возможность натолкнуться во время выдвижения на обычную стаю до десяти особей.
И свободный агент в поезде тоже в планах не учитывался. Агент, который свел к патовому положению всю операцию, в планах не значился.
Захват Клиники, выход в эфир, предъявление требований.
Теперь он мог только подняться на крышу Клиники и попытаться докричаться до всех. Проорать, надрывая глотку. И все. Предъявили. И текст он зря двое суток учил.
Ему гарантировали, что у журналистов будет выход в Сеть.
Местные безопасники, вспомнил полковник. Точнее капитан Горенко, который должен был, по тем же планам, сотрудничать с Сергиевским, а вместо этого начал пальбу с беготней и уже нанес отряду тяжелые потери.
Он или тот, кто с ним был в комнате.
Потом они даже друг в друга стрелять начали, если верить системе слежения.
Кто, интересно, был этот второй.
Ловко он, кстати, действовал. Ловко.
У Сергиевского это была высшая оценка – «ловко».
Капитана нужно брать живым, подумал полковник. Он может знать… Он наверняка знает, где находится недостающая аппаратура.
Полковник посмотрел на оператора и увидел, что тот машет рукой и показывает пальцем на свой наушник.
– …Слышит? Кто-то слышит меня? – услышал Сергиевский, подключившись к связи. – Это говорит свободный агент Гриф, находящийся на техническом уровне Клиники. Слышит меня кто-нибудь?
– Да, – сказал Сергиевский.
– Мне нужен начальник. Полковник, если я не ошибаюсь. Такой бравый, слуга царю, отец солдату. Ау, полковник!
– Полковник Сергиевский слушает.
– О! – обрадовался свободный агент Гриф. – Теперь очень быстро – остановите своих орлов. Нам нужно поговорить. А я не могу одновременно болтать и убивать ваших солдатиков. Я отсюда в любом случае никуда не денусь, пару минут вы мне уделить сможете. Потом – решайте, война или мир. Прием?
Разговор слышали все в отряде. Все ждут решения командира.
– Группе четыре – режим ожидания, – приказал Сергиевский.
– Вот и славно, – одобрил Гриф. – Замечательно. Будем говорить по общей связи или с глазу на глаз?
Полковник подавил сильное желание оглянуться и посмотреть на своих людей.
– А впрочем, – сказал Гриф, – я вам так доверяю… Я вообще такой доверчивый! Я сейчас выйду отсюда, сдам вашим парням оружие, подставлю руки под кандалы и поднимусь к вам. У меня только одна просьба – не убивать меня в ближайшие полчаса. Не убивать, а даже вовсе поговорить. Вдруг у нас нарисуется что-то взаимовыгодное. Договорились?
