– Могут и других земель корабли эти быть или даже враждебные. Мало ли кто в нашу войну с Турцией вмешался! Про наши-то края в Европе известно, могут и послать фрегаты…
– Так что делать будем, Федор Иванович?!
– Ты комендант, тебе и командовать! – рассудительно ответил старик и посмотрел на разгоряченного Орлова.
– Сей же час отправлю казаков вдоль берега, пусть смотрят. – Иван совсем не замечал хитринки в глазах Сойманова. – И батарею к бою приведу! И мужикам ружья прикажу раздать!
– Моим галиотом, что в бухте стоит, тоже можешь командовать! И кочем! Только зря людей не гоняй – до утра времени на подготовку хватит!
– Тогда я пошел, Федор Иванович! – И, не дожидаясь разрешения, Иван мячиком скатился по ступенькам деревянной вышки, на которую они забрались, получив сообщение. А старый адмирал хитро улыбнулся – пусть побегает гвардеец, зато знать будет, как свой город от супостата оборонять. Вот только боя не будет, в этом старик был полностью уверен – сердце в груди радостно билось, а то к добру…
Кагул
– Знаете, что я сделаю, визирь?
Вопрос Петра был задан в пустоту, хотя толмач его тут же громко перевел, копируя даже ехидную интонацию.
Халиль-паша сидел безучастно, положив руки на полы истрепанного, прожженного во многих местах халата. Он давно умер, Петр понял это по его помертвевшим глазам, а потому не стал разводить восточные политесы.
– Я отпущу вас в Константинополь! Отпущу на гибель – там вас посадят на кол, найдут козла отпущения за этот разгром. Новый визирь соберет войска, янычар у твоего султана еще много. И чем больше соберут воинство, тем лучше и для вас, и для меня.
Пока толмач переводил, Петр закурил папиросу, с надменным видом глядя на безучастного турка. Смерть того не пугала, а это было хорошо. С такими договариваться можно. Турок с тем же видом полного равнодушия сказал несколько фраз.
– Государь, Халиль-паша спрашивает – почему?
– Разом всех и истреблю! Наши новые ружья вы видели? И для Турции хорошо будет – оставшись без войска, султан подумает три раза, прежде чем войну продолжать. Да, кстати, визирь, – что у вас делают с разбойниками, что запустили свои лапы в султанскую казну, а благородных османов, тех, кого поймали, продают в рабство? А то я не знаю ваших законов…
– Умертвляют без жалости, на страх другим, а всех родичей, до третьего колена, ждет рабская участь! – Толмач громко перевел тихую речь визиря, что впервые глянул на Петра с некоторым интересом. Уж больно необычен был вопрос.
– Что ж, я поступлю в точности по вашим законам, раз вы так сказали, – Петр еле сдержал злорадство, продолжая говорить тем же ледяным тоном, и указал рукою на «крымский фолиант»: – Народец, что в Тавриде обитается и под вашим покровительством находится, двести лет с нас кровь пьет. Русскими рабами на территории Османской Порты везде торгуют. Здесь описаны все разбои крымских татар, возьмите, почитайте на досуге. Ибо к зиме этой о народце сем вы услышите, что покаран он нами за свои преступления. А Таврида и другие земли, где стоят русские солдаты и народы которых мне присягнули, навечно останутся под нашей защитой. И своим детям со внуками и правнуками я это накажу. Потому и лелею надежду, что на мир вы не пойдете, ибо тогда многого лишитесь за свое упрямство!
Петр усмехнулся, глядя, как оживились глаза визиря, как он вскинулся, и потому не дал тому время для отповеди, заговорил первым:
– Ларга, Рябая Могила, Морея и Кагул вас ничему пока не научили. Нужны более серьезные потрясения? – Он остановился и решил рискнуть. – Вам нужно зарево Чесмы и Константинополя, вам нужно узреть Крым без разбойников, чтоб убедиться в моих словах?! Хорошо, вы это увидите, но помните – сейчас я остановлю войну, которой я не желаю, на этих условиях. «Дикое поле» и Крым станут моими, как Очаков, Молдавия, Кабарда и Кубань. Народ Мореи пока мне не присягнул и может остаться за вами, но я требую одного – за то, что вы оскорбили меня и опозорили моего посла, подвергая его унижениям и издевательствам, Порта должна дать достойное возмещение моей чести. От этого я не оступлюсь!
– Какое возмещение, спрашивает визирь, ваше императорское величество? – осторожно сказал толмач. Петр возликовал – турок допустил вопиющую небрежность, а ведь он дипломат.
– Две крепости – одну на Босфоре, другую на Дарданеллах! И свободный проход наших кораблей через проливы! А крепости нужны для того, чтоб вы от своих слов не отказались. Более от вас мне ничего не надо, я готов подписать с вами на этом вечный мир за себя и своих потомков. Понимаю, что вам нужно время, чтоб убедиться в серьезности моих намерений. Ну что ж – до зимы у нас еще есть время для баталий. Собирайте войска, визирь!
Петр остановился, глядя на злобно горящие глаза турка, и решительно закончил разговор:
– Но помните – мой дед воевал со шведами двадцать лет, но своего добился. Если до будущей весны вы не заключите мир на этих условиях, то я буду даже рад, ведь тогда русские будут воевать с вами в полную силу, и у нас найдется чем еще вас поразить. Вот только тогда условия мира станут для вас намного тяжелее, намного, визирь. Ну, а пока у вас еще есть время, чтобы убедиться в серьезности моих намерений!
Петербург
– Я думаю, вы правы, любезный Алексей Петрович!
Императрица помахала чуть веером, охлаждая разгоряченную кожу лица. Столица последние дни июня прямо изнывала от жгучего солнцепека, непривычного для северного лета, даже невская вода не могла остудить своей прохладой накаленный за день воздух.
– Вашим императорским величествам следует и венскому императорскому двору дать искушение! Чем больше цезарцы вознегодуют на Пруссию, а еще лучше – сцепятся с пруссаками за Тешин, тем лучше для нас!
Вице-канцлер Бестужев, сгорбленный старичок, даже чуть хихикнул от распираемой внутри обычной для него зловредности, но так, украдкой, чтобы императрица не заметила.
«Старикашка верен моему мужу как пес! Зело зловреден и мстителен. Он и Миних – два сапога в пару. Или пара? Как правильно говорят? Хоть и не любят зело старики друг друга, но на моего супруга в две силы работают усердно, в этом им не откажешь. А ведь меня он уже двадцать лет стойко ненавидит, как я сюда приехала. Моего мужа, наоборот, боготворить стал, хотя раньше к нему относился весьма худо. Да и пословица на то есть – от любви до ненависти один шаг. А раз это есть, то и ненависть в любовь переродиться может. Может?!»
Екатерина замерла – мысль поразила ее, но свое лицо она держала непроницаемым, ибо Бестужев матерый волк, любую гримасу правильно прочитать может. И из ума он не выжил, хоть и ровесник Миниху, наоборот, еще зловреднее стал, будто и не сидел в ссылке.
Петр Федорович вернул его на прежнее место вице-канцлера, вершителя внешней политики Российской империи, и не прогадал – Екатерина Алексеевна, несмотря на стойкую застарелую неприязнь, отдавала должное этому старому хитрому лису. Тот даже приоритеты резко сменил – теперь цесарцы для него лютыми врагами стали заодно с французами. Они с англичанами и пруссаками местами поменялись, и на то были свои политические расчеты. Недаром говорят, что вчерашний враг может стать нынешним союзником и другом в будущем.
