Петр открыл глаза – Нарцисс поставил на столик кувшинчик сока с бокалом, банку с дымящимся фитилем и коробку папирос. Поклонился и замер в ожидании дополнительных распоряжений.
– Выйдите все, оставьте нас, – негромко бросил Петр и прикрыл глаза. Арап и фрейлины поклонились, быстро вышли из опочивальни и закрыли за собой дверь. Рык привычно смял картонный мундштук папиросы, раздул фитиль и закурил, выдохнув клубок дыма.
– Вставайте, сударыня, хоть вам это и тягостно. Но нам с вами есть о чем поговорить, что обсудить. И расставить точки как в нашем супружестве, так и в недавних событиях, – негромко, но властно сказал Петр.
К его удивлению, супруга послушалась и села на кровати. Рык усмехнулся и указал Екатерине на соседнее с ним кресло, а сам затянулся папиросой. Женщина послушно наклонила голову, слезла с кровати и, чуть пройдя по ковру босыми ногами, присела в кресло. Именно присела, не опираясь на спинку, положив ладони на колени.
– Еще три часа назад я бы с удовольствием удавил вас собственными руками. И не погнушался бы, – Петр сделал длинную паузу и несколько раз пыхнул папиросой. – А сейчас не знаю, что с вами делать…
Но супруга ему не отвечала, сидела молча, с чуть склоненной головой. Петр помнил парадные портреты императрицы Екатерины – полноватая черноволосая женщина с пухлым лицом, с привкусом легкой порочности, умные и властные, но блудливые глаза.
Но сейчас перед ним сидела другая женщина. Нет, черты угадывались, но она была старше своих тридцати с небольшим лет. Красные, как у кролика, глаза, лицо явственно припухло, видны дорожки от пролитых слез, проявились первые морщины. Видно, что борьба за власть и вчерашняя катастрофа надломили ее хорошо. Но не сломили – иначе вела бы она себя безучастно.
Петр поднялся с кресла, медленно подошел к Екатерине Алексеевне и снял с головы чепец. Черные длинные волосы, спрятанные под ним, рассыпались по плечам, а одна прядь закрыла лицо. Женщина тут же отвела их пальцами и посмотрела на Петра.
– Для чего вы это все устроили? Для чего? Отвечайте! – с еле сдерживаемым гневом спросил он ее.
– А что мне оставалось делать, ваше величество? – последовал до жути спокойный ответ.
Петр поднял руку, ему захотелось ударить ее, как Дашкову, сильно, без жалости, чтоб кровь брызнула. Гнев раздувал Петра, как пузырь, и, прошла бы еще пара секунд, он бы ее ударил.
Но тут Петр внезапно осознал ответ не умом, а чувствами, душой, по наитию – он не смог подобрать правильный ответ. Гнев исчез, будто растущий пузырь лопнул. И действительно – а что ей оставалось делать?!
Сына вот-вот объявят незаконнорожденным, а ее саму, после обвинения в супружеской измене, упрячут в монастырь. А долг денежный, солидный, принятый от матери, о чем он читал, гнетет тяжелой ношей. И что тут прикажете делать?
– Какую сумму вы задолжали? – последовал резкий вопрос императора.
– Более четырехсот пятидесяти тысяч рублей…
– Ни хрена себе! – Петр от удивления присвистнул. – И как вы собираетесь ее выплатить кредиторам?
– Не знаю, – тихо ответила ему Екатерина.
– А меня травануть хотели именно поэтому?
– Нет, ваше величество, – словно отрезала немка, – я не приказывала и не одобряла отравление. Я до этой ночи даже не знала о том, что его готовят. И долг мой тут ни при чем…
– Угу, – удивленно протянул Петр. Он был несколько растерян – супруга говорила ему правду. Версия начала давать трещину.
– А с похоронами моими что? Неужто не мечтали меня в гробу увидеть? Только не лгите, бесполезно.
– Ваше величество, я не собираюсь вам врать. Имитация ваших похорон нужна была, чтобы мне присягать начали. А я не собиралась вас хоронить или отдавать приказ, чтоб вас убили…
– Да уж… – удивленно протянул Петр.
Либо его магический детектор лжи сломался, либо супруга действительно искренне отвечает. Иного ответа просто не было. Он в замешательстве прошелся по комнате – дальнейший его вопрос про планируемое убийство императора в Ропше был уже бессмысленным. Супруга вовсе не хотела его скоропостижной смерти.
– Хорошо, – он наконец принял решение. – Но отравителей я не пощажу, ибо невинные души они погубили, волки позорные. И с наперсницей вашей, что Лукрецию Борджиа постаралась переплюнуть в коварстве злобном, отцеубийцей и родной сестры отравительницей, поступлю сурово. И ей благом монастырь далекий покажется. А если не пожелает монахиней стать, так на плаху отправлю без промедления!
И впервые он уловил реакцию Екатерины – услышав про отравления и обвинение в убийстве, по лицу женщины на секунду пробежала яркая гримаса брезгливости и страха. И внутренне Петр улыбнулся – его супруга представила, что за подругу она пригрела.
– Хорошо, – еще раз повторил Петр. – Долг ваш я из своих средств заплачу, немедленно и до последней копеечки. Развод дам, если пожелаете, и имение в Восточной Пруссии или Голштинии. Пенсию пожизненную назначу. Сто тысяч в год вам хватит?
– А если я не пожелаю с вами развода, ваше величество? – тихо спросила его Екатерина. Было видно, что женщина пребывает в сильном замешательстве и не понимает, почему ее не покарали за неудачный мятеж.
– Я не наказываю вас, Екатерина Алексеевна, за измены мне, как императору и как супругу, – решил ответить на ее невысказанный вопрос Петр, – только потому, что сам, своей дуростью, глупыми действиями и решениями, а также мужской немощью оттолкнул вас от себя и направил на это. И потому прошу простить меня великодушно!
И только сейчас Петр понял, что эти слова никогда не смог бы сказать реальный, прежний император. Глаза супруги расширились до максимально допустимых природой размеров, женщина пребывала в полном изумлении и смотрела на него так, будто увидела совершенно другого человека.
И тут удивился сам Петр – Екатерина встала перед ним на колени, поцеловала его руку горячими сухими губами и прижала ее к щеке. И он почувствовал на своей ладони капли ее слез и машинально погладил женщину по голове, немного приласкав.
– Пусть это и будет моим искуплением, – вслух высказал свои мысли Петр, – хватит, пролили уже и крови, и слез. Достаточно пролили, всласть…
И тут словно плотину прорвало – Екатерина лихорадочно стала целовать его руки и ноги, уже не плача тихо, а в голос рыдая, будто не императрица она, а обычная русская баба, коих пруд пруди.
Петр остолбенел, но тут до него стало потихоньку доходить, что благодарит-то она его не только за себя, но и за тех мятежников, кого он для пущего страха перевешать поначалу собрался, а теперь передумал. Все же есть у нее чувство благодарности и заботы о ближних, есть.
Но одно ей не сказал Петр – немало вреда причинила России эта немка, но намного больше от нее было пользы. Недаром в воспоминаниях всех ее современников остался «блестящий век Екатерины Великой». Потому и простил, да еще вовремя вспомнил, что она ему недавно прочитанную в Ораниенбауме инструкцию оставила…
