Когда полковнику Орасио исполнилось восемьдесят лет (шестьдесят из них он провёл в этих краях), в Ильеусе и Итабуне были устроены в его честь большие празднества, несмотря на то что он был тогда в оппозиции и боролся против правительства. В оппозиции он находился со времени переворота тридцатого года. Несколько лет оставался он верен свергнутому режиму и дольше других не мог приспособиться к новой правительственной машине. Долгое время питал он злобу к тем, кто сверг старый режим, который так пришелся ему по душе: при нём он скопил своё богатство и был его оплотом на юге Бани. Вначале его враждебная позиция по отношению к временным представителям президента республики, сменявшим один другого в управлении штатом, казалась его политическим соратникам просто капризом старого богача, и они серьезно подумывали, не следует ли отстранить Орасио от руководства партией, потому что он, в своей упрямой верности Вашингтону Луису и Виталю Соаресу, препятствовал всяким переговорам с правительством, делая невозможным какое-либо соглашение с ним.
— Он выжил из ума… — говорили.
И в доказательство ссылались на ответ полковника нескольким интегралистским молодчикам, которые, привлеченные его именем и богатством, пытались втянуть его в фашистское движение. Они уже завоевали сына Орасио, а теперь надеялись заручиться поддержкой самого полковника.
Фашистские молодчики ехали в поместье «Добрая слава», твёрдо уверенные в успехе своего предприятия. Они потеряли целый час, растолковывая полковнику, что такое фашизм, кто такой Муссолини, рассказывая о «гении» Гитлера, о прогрессе Италии и Португалии, об опасности большевизма, о том, что они, интегралисты, собираются преобразовать в Бразилии, и разъясняя Орасио, почему именно он должен поддержать новое политическое движение и стать одним из его вождей. Входя в его дом, они дважды приветствовали его фашистским приветствием «анауэ!»,
[10]
словно он уже был известным лидером интегралистов. Полковник Орасио выслушал их внимательно (ему, безусловно, льстило их отношение, их похвалы), а потом спросил, ставят ли они себе конечной целью свержение правительства и восстановление на посту президента республики доктора Вашингтона Луиса, а на посту губернатора штата — доктора Виталя Соареса.
— Если это для того, чтобы восстановить у власти доктора Вашингтона, я к вашим услугам…
Один из посетителей (очевидно, главный в этой группе) ответил, что это, собственно, не входит в их планы, что их вождь — другой, что это «настоящий гений, человек, которого сам бог вдохновил»; он назвал имя, а интегралисты вскочили и четыре раза прокричали «анауэ!». Тогда Орасио сказал, что не может ничем им помочь, он «сторонник доктора Вашингтона, он человек слова, а не перебежчик какой-нибудь».
На празднествах в честь его восьмидесятилетия много говорили о «его деятельности», о том, что своим прогрессом зона какао во многом обязана ему, называли его «строителем цивилизации». Но Орасио почувствовал себя глубоко оскорблённым, когда, под предлогом, что ему надо отдохнуть, члены его партии хотели передать руководство другому, какому-то молодому адвокату, новому человеку в зоне какао, очень ловкому и ещё более честолюбивому. Орасио, не выходя из своей фазенды, получал точные сведения обо всех маневрах своих противников и знал, что во время празднования его юбилея все эти маневры вскроются. И они действительно вскрылись во время большого банкета, заключившего собою торжества в честь Орасио. Молча и рассеянно слушал полковник речи ораторов, рассказывавших о нём чудеса, приписывавших ему все достоинства, какие только можно приписать человеку, расточавших самые звонкие и красивые слова по его адресу. И только когда молодой журналист (приехавший недавно из Баии, где жил впроголодь, и теперь работавший в его газете в Ильеусе) сказал, что лучшим подарком полковнику в день восьмидесятилетия был бы отдых от политической борьбы, что пора уж ему предоставить более молодым возможность продолжать с преданностью его «великое дело», — лицо Орасио выразило внимание и интерес. Другие говорили в том же духе, и кто-то назвал имя нового кандидата в вожди партии — Жозуэ Сантос. Манека Дантас смотрел на лицо Орасио, которое знал так хорошо, и внимательно изучал его: такое выражение уже было однажды на этом лице — много лет назад, в тот день, когда полковник узнал об измене жены. Точно такое же. Те же прищуренные глаза, сжатые, чуть искривленные губы, нахмуренный лоб.
Жозуэ как-то раз попытался втянуть Манеку Дантаса в заговор против Орасио. Правительство мечтало заручиться поддержкой его единомышленников. Предложение было заманчиво: Манека мог бы снова стать префектом Ильеуса, если бы полковник не упрямился в своём глупом намерении (адвокат особенно упирал на слово «глупом») поддерживать то, что уже перестало существовать, — старую республику. Эта их политическая изоляция не имеет никакого смысла, так как само правительство настойчиво призывает их примкнуть к нему. По всей стране нет ни одного человека, кроме них, который бы придерживался такой враждебой позиции по отношению к победившему движению. Никто из людей, когда-то наиболее тесно связанных со старым правительством, уже не отказывается примкнуть к новому. О возможности переворота сейчас и говорить нечего. Разве полковник Манека забыл тысяча девятьсот тридцать второй год, события в Сан-Пауло? Это была последняя попытка. И разве те, кто принял в ней участие, не перешли теперь на сторону правительства? Что Орасио задумал? И Жозуэ закончил решительно:
— Он выжил из ума, сеньор Манека, выжил из ума… И мы не можем дальше допускать, чтобы нами командовал старый detraque.
[11]
Манека Дантас не знал, что значит detraque, и не стал спрашивать у Жозуэ. Позже, дома, сын (тогда студент юридического факультета) объяснил ему значение этого слова, да и то как-то туманно. А в ответ на всё сказанное доктором Жозуэ Сантосом Манека ограничился тем, что предупредил его:
— Вы не знаете кума Орасио, сеньор доктор… А если бы знали, вы бы ничего этого не затеяли…
Жозуэ не обратил внимания на это предупреждение и продолжал свои заговорщицкие действия. И теперь, сидя за праздничным столом, Манека Дантас слушал речи, смотрел на присутствующих и внимательно изучал лицо Орасио. Орасио был в курсе всего, многие ловкие интриганы ездили к нему в фазенду, а сам Манека Дантас рассказал ему о предложении Жозуэ и объяснил, что значит detraque.
— Это по-французски, кум…
— Никогда я не ладил с людьми, которые любят выражаться на языке гринго… — сказал Орасио, и Манека знал, что он думает в этот момент о покойном адвокате Виржилио, любовнике жены.
Прощаясь, Орасио сказал другу:
— Пускай этот малый копошится… Я его проучу. Предоставьте это дело мне…
И вот сейчас они сидят здесь, в главном отеле Ильеуса, около двухсот человек, за праздничным столом. Лучшие люди этого края, сторонники правительства и оппозиция, коммерсанты и помещики, экспортёры, врачи, инженеры и агрономы. Все они празднуют восьмидесятилетний юбилей полковника. Вкусные блюда и дорогие напитки, шампанское и пиво в бочках — новость в Ильеусе (его выписали специально для банкета). На улице уже собралась небольшая толпа: люди прижимались лицом к стеклу, чтобы увидеть полковника Орасио да Сильвейра, которого большинство знало лишь по рассказам. Полковник редко выезжал из фазенды, ему всё труднее становилось отрываться от своей земли.
