В этот момент тетенька повернулась к нам и, поблескивая очками,прокричала:
— А теперь назовите три произведения советских писателей о животных!
При этом она выразительно посмотрела на дяденьку, с которым я перемигивался.
Пионеры завыли. Я подумал и тоже поднял руку.
— Думаем! Думаем хорошенько! — поддавала азарта тетенька.
— А вот тут товарищ что-то хочет сказать! — кивнул на меня дяденька.
— Он не первый! Он не первый руку поднял! — заорали пионеры. — Так не честно!
В нашем дворе было много таких мальчишек. Они никогда не принимали меня в свои игры. Дразнили. Л при случае и колотили! И вот теперь такие же безжалостные ребята не дают мне показать этому хорошему человеку, что я не лыком шит, что я тоже знаю много книжек, в том числе и про животных!
— Уступим товарищу! — поднял руку дяденька и встал. — Уступим! Он же маленький!
— Я не маленький! — сказал я. — Мне уже почти что пять лет!
Бабушка смеялась и дергала меня за руку.
— Извини. Солидный возраст, — сказал дяденька. — Так что же ты нам хотел сказать?
Пионеры притихли.
— Я знаю три произведения советских авторов: про золотую рыбку, про золотого петушка и « Сверчок »!
— Неправильно! — заорали пионеры.
Бабушка, смеясь, пыталась меня увести.
— Нет, позвольте, — сказал дяденька, грузно опускаясь на краю сцены на корточки. — Кто сказал, что золотая рыбка не животное?! Дайте товарищу договорить. А кто про золотую рыбку написал и про золотого петушка, знаешь?
— Знаю! Пушкин. Александр Сергеевич! Его убили на дуэли из пистолета.
— Неправильно! — бесились пионеры. — Он при царе жил! Неправильно!
— Ну и что, — сказал я, — что при царе! Такие хорошие стихи!
— Вот именно! — сказал дяденька. — Совершенно советские стихи!
— А про сверчка я вообще наизусть знаю! — ободрился я.
— Замечательно! — сказал дяденька, легко наклоняясь ко мне и поднимая меня на сцену. — Ух, ты! Вес петуха-подростка! Читай!
Папа работал! Шуметь запрещал!
Вдруг под диваном сверчок затрещал!
— Замечательно! — сказал дяденька и первым захлопал в ладоши, когда я громко дочитал стихотворение до конца. — Просто Качалов! Просто «Дай, Джим, на счастье лапу мне...» — тоже, кстати, про животных! Нет, тут нужна первая премия! За художественное чтение хотя бы и за патриотическое мировоззрение! Знание литературы само собой!
Он стал рыться на столе, где лежали всякие книги.
— Вот беда! Ни одной моей не осталось! Знал бы — из дома бы прихватил! Это тебе все не по возрасту... «Овод» — рановато! А вот без этого шедевра, — сказал он, откладывая что-то в сторону, — ты будешь жить гораздо счастливее и много дольше... Так!
Он растерянно шарил по столу, тетеньки как могли помогали ему. Пионеры орали, а я стоял и ждал премию. Я не знал, что это такое!
— А как ты сюда попал? — спросил дяденька, чтобы я не стоял истуканом.
— Мы с бабушкой пришли слушать военный оркестр.
— Ах, военный!
Человек хлопнул себя по лбу. Он сунул руку в карман своей необыкновенной куртки, которая, казалось, вся состоит из карманов, и вытащил оттуда маленькую книжечку в бумажной обложке.
— Вот! — сказал он, протягивая ее мне. — «Рассказы о Суворове». Ты знаешь, кто такой Суворов?
— Знает! Знает! — торопливо подсказала бабушка. Она крепко держала меня за щиколотки.
— Знаю! — сказал я. — Это великий русский полководец.
— Замечательно! Вот тебе книга про великого русского полководца Суворова. Из библиотеки журнала «Советский воин» . Ты советский воин?
— Да! — сказал я. — Я — советский воин!
— Поздравляю тебя, советский воин, с первой твоей премией! Ты замечательно отвечал на вопросы литературной викторины! Расти большим и счастливым!
— Вы подпишете? — сунулась к нему тетенька с авторучкой.
—- Ну я же не Суворов, — сказал дяденька. — Как же я буду подписывать? Еще раз поздравляю! — И моя рука утонула в его теплой ладони. — Поаплодируем товарищу!
Я шел от эстрады, провожаемый завистливыми взглядами пионеров, под барабанный грохот аплодисментов.
— Кто это? — спросила бабушка дежурного пионера, показывая глазами на дяденьку, подарившего мне книжку.
— Ха! — сказал высокомерно пионер с красной повязкой на рукаве. — Это же Виталий Бианки!
— Интересно! — сказала бабушка. — Какая фамилия итальянская! — Чувствовалось, что фамилия ей ничего не говорит.
Стоит ли писать, что буквально на следующий день мы отправились в библиотеку и принесли оттуда целую пачку книг Виталия Валентиновича. И он обрушился на меня.
В нашей тесной комнатушке зашумели леса, закурились туманами болота, посыпали снегом полярные зимы, засновали куницы и белки, засвистели крылья диких гусей. Огромный мир живой неповторимой природы раскрыл передо мною свои милосердные объятия. Насекомые, птицы, звери и даже рыбы заговорили со мной, и в их речах явственно слышались интонации силы, понимания и доброты, зазвучал голос самого Бианки.
Бабушка считала, что не следует учить меня грамоте, пока я не пойду в школу, иначе мне будет скучно на уроках и я стану лениться. Поэтому я был уверен, что читать не научусь никогда, и умучивал бабушку до полуобморочного состояния, заставляя в сотый раз перечитывать «Нечаянные встречи» или «Мышонка Пика», или «Лесные были и небылицы». Я стал прилежным слушателем «Вестей из леса» по радио, потому что это тоже был Бианки. День, в который я безошибочно отличил следы собаки от следов кошки на первом снегу, стал днем моего торжества и уверенности в собственных силах.
А когда я пошел в школу и быстро научился читать и писать, то тут же решил стать писателем Бианки.
Я сэкономил денег на четыре тетрадки. Каждую из них, в подражание «Лесной газете», озаглавил: «Весна», «Лето», «Осень» и «Зима» и собрался писать книгу. Но дальше первой строчки дело не пошло.
Мне вдруг открылась главная истина: прежде чем начать писать, нужно прожить большую жизнь, многое увидеть, запомнить, причем увидеть так, как не видел никто до тебя. Нужно многому научиться, многое обдумать, постигнуть и понять и только тогда браться за перо.
Поэтому в моей литературной деятельности наступил длительный перерыв. Больше двух десятков лет я учился, работал, овладевая самыми разными профессиями в самых разных местах страны, и забыл, что когда-то в первом классе собирался стать Виталием Бианки. И только взрослым человеком решился сесть за рукопись, твердо зная, что если я этого не скажу, то никто не скажет.
Я никогда не был учеником Бианки. Больше того, я никогда не встречал его больше. Строго говоря, я не был с ним знаком. Но я читал его книги, а стало быть, он меня учил. Может быть, поэтому не случайно, что первая моя книга о самых прекрасных животных — о конях!
