Он был противный, потому что нас с пустыря гонял, хотя мы ему ничего дурного не делали. Ну, подумаешь, консервная банка в забор попадает, если мне забивают гол, так что? Что, забор сломается, что ли?
Но он обязательно выскакивал и начинал орать:
— Прекратите немедленно! Вы мешаете научной работе! Вы мешаете товарищам научным работникам.
Иногда мы видели, как в окне второго этажа появлялась эта очкастая, только уже не в шинели, а в белом халате, как доктор. Она смотрела на нас сквозь свои огромные очки и курила. Мы ее побаивались.
Но в этот день мы о ней даже и не вспомнили, а сразу разделились на две команды и начали играть. Но играть-то настоящим мячом оказалось совсем не просто! Мяч — это не консервная банка! По нему чуть стукнешь, он на сто километров летит. Мы его сразу же за колючую проволоку загнали, на стройку к немцам. Еще хорошо, что никто не заметил. Серега быстро, как ящерица, под проволокой пролез и принес мяч обратно.
Мы решили играть в одни ворота. Ну в те, где забор, где я стоял! Раза два мяч саданул в забор, и сразу выскочил охранник и начал на нас орать.
Но мы на него — ноль внимания. Чего он сделает: нас много — он один. Он покричал-покричал, побегал и потом пригрозил:
— Ну, погодите! Вот перелетит мячик через забор, я вам его проколю, ей-богу, проколю!
Тут у нас как раз сложилась такая ситуация, что надо бить одиннадцатиметровый! И выпало бить Сереге.
Он отсчитал одиннадцать метров, разбежался.
Ребята из другой команды стали стенкой передо мной, чтобы ворота прикрыть. (Поскольку шла игра в одни ворота, то я для обеих команд вратарь.) Выстроились они стенкой, и мне сразу стало не видно, что там Серега делает. Но даже если бы я видел, то ничего изменить бы не смог. Потому что у Сереги пушечный удар! Он так и говорит: «У моей правой — удар пушечный, а у левой — смертельный!»
Я, правда, не видел, какой он ногой бил. Но удар действительно оказался пушечным. Мяч ударил в игроков, двое сразу же на землю повалились. А мяч взмыл под самое небо и потом, как по ниточке, покатился... покатился... И прямо в окно этого НИИ! Окно было открыто, и стекло осталось целым, и что расколотил мяч, когда в комнату попал, нам не видно.
— Ага! — закричал охранник, выскакивая из проходной. — Понаделали делов, голубчики!
Мы бросились кто куда! Собрались уже по другую сторону насыпи.
На Серегу было страшно смотреть.
— Мне же его под честное-пречестное на три часа дали! — шептал он.
— Надо идти просить, чтобы мяч отдали! — сказал Коля Осташевский.
— Вот ты, такой умный, и иди! — сказали другие мальчишки.
— Кто забил, пусть тот и идет! — сказал Коля, поглядывая на Серегу. Да и так было ясно, что идти Сереге.
Серега встал, пошмыгал носом и пошел к проходной, где его уже поджидал ухмылявшийся охранник.
И тут не знаю почему, но я вдруг пошел по травянистому откосу насыпи и бросился за Серегой. Во-обще-то я думал, что все мальчишки побегут за мной... Но никто не побежал. И даже кто-то сказал:
—Во Пифагор — лопух! Сам на рожон лезет!
Я догнал Серегу и пошел с ним рядом.
— Ага! — ухмыльнулся охранник, блеснув металлическими зубами.
— Чего «ага»-то? — смело глядя ему в глаза, сказал Серега.
— А вот сейчас отведу тебя к ученому секретарю — тогда узнаешь!
— Да хоть к печеному, хоть к моченому! — бесстрашно ответил Серега.
Я, конечно, молчал, но не отставал от Сереги ни на шаг! Охранник даже растерялся.
— Ага! — сказал он. — Ага! Храбрые какие! Сейчас посмотрим, какие вы храбрые!
И он цепкими железными пальцами вдруг схватил нас за уши и поволок по коридору, а потом по лестнице на второй этаж.
—Ну, ты! — кричал Серега. — Отпусти ухи! Отпусти!
А я все никак не мог так извернуться, чтобы укусить его за руку. Прихохатывая, охранник втолкнул нас в комнату, и мы услышали строгий голос:
— Что это такое! Я спрашиваю, что это такое!
— Вот! — сказал охранник. — Футболисты! Те самые!
— Я не о том! Немедленно отпустите их уши!
Охранник разжал пальцы, и мы увидели комнату, всю заставленную какими-то приборами, и тетеньку — ту самую, в очках!
— Тетенька! — закричал Серега. — Отдайте мяч! Я вас очень прошу, и вот он тоже, и мы все!
— Вас же предупреждали, что здесь играть не положено, — сказала она.
— Мы больше не будем! — заныл Серега. — Это не наш мячик, отдайте, пожалуйста.
И тут я увидел на большом письменном столе, запаленном разными бумагами, наш мячик! Я увидел его и прикинул, как бы так его схватить и выкинуть и окно нашим ребятам. А с нами пусть что хотят потом делают.
И еще я увидел на письменном столе фотографию какого-то солдата — совсем мальчишки.
— Пифагор! — закричал Серега. — Ну хоть ты скажи! Пусть мячик отдадут. Он же не наш.
— Как? — вдруг заинтересовалась строгая тетенька. Она даже перестала что-то писать на листках бумаги. — Как он тебя назвал?
— Пифагор, — пояснил Серега. — Сокращенно Пифа...
— Вы хоть знаете, кто это? — спросила она, поворачиваясь к нам на стуле и пристально глядя сквозь свои огромные очки.
— Математик, — сказал я. — Древнегреческий. Что мы, вообще, что ли, серость? Мы уже в третьем классе.
— Я не о том! — сказала она, доставая коробку «Казбека». — К тебе-то он какое отношение имеет?
Я пожал плечами.
— Я спрашиваю, — повторила строго очкастая, — почему тебя называют Пифагором?
— Дураки! Вот и называют! — сказал я, глядя в пол.
— Сам ты дурак! — сказал Серега и заискивающим голосом объяснил: — Он, тетенька, думает, что открыл нечетный закон!
— Кто думает?
— Пифагор!
— Настоящий или вот этот «фрукт»? — сказала тетенька. — Совсем вы меня заморочили.
— Наш, — сказал Серега. — Тетенька, отдайте, пожалуйста, мячик.
А я все стоял и прикидывал, как бы так метнуться, чтобы схватить мячик — и в окно! Тем более что окно открыто.
— Отстань ты со своим мячиком! — заругалась на Серегу тетенька. — Ты что, серьезно предполагаешь, что открыл математический закон?
— Чего мне предполагать! — сказал я, глядя в ее круглые очки. — Я не предполагаю. Я открыл.
Посмотрите какой! — удивилась очкастая. — Прямо Галилео Галилей. «И все-таки она вертится!»
Тетенька, — заныл опять Серега, пытаясь выдавить слезу, — отдайте мячик!
— Отстань ты со своим мячиком! — цыкнула на него тетенька. — Ну и в чем же, Пифагор, сущность твоего закона?
