Антон на минут исчез, а потом подошел снова с нехорошим
решительным лицом. В руках у него был шприц, которого Грушин до ужаса
испугался. Шприц означал, что в его кровь попадет лекарство, и будет сон, и
провал во времени. И этот черный провал отделит его от Люды, он не сможет потом
преодолеть его, перепрыгнуть... Она окажется слишком далеко.
– Не надо! – попросил он, едва шевеля губами.
Его, конечно, не послушались, и через какое-то время свет
медленно померк, словно рука в мягкой бархатной перчатке легла ему на глаза.
Глава 10
Пока Люба принимала душ, заспанный Астраханцев готовил для
нее завтрак. Он уже сто лет этого не делал и теперь сочно чертыхался, потому
что сливочное масло горело на сковороде, а помидоры плевались густым соком,
стоило притронуться к ним ножом. Но ему так хотелось сделать своей гостье
приятное, что он продолжал борьбу.
Когда раздался телефонный звонок, он помчался в комнату,
топая, как слон, и схватил трубку, приплясывая от нетерпения.
– Да!
– Димочка, это Марья Петровна с двенадцатого этажа, –
прокудахтала трубка.
Как будто он мог забыть, с какого она этажа! Амалия гоняла
его к Марье Петровне по три раза на дню. Эта старая дева – действительно, жутко
старая! – взяла шефство над его женой и постоянно проникала к ним в дом,
прикрываясь новыми рецептами мяса, пирогами, крашеными яйцами... Иногда, чтобы
нейтрализовать ее, Амалия просила мужа подняться наверх и передать старушке
дрожжи или забрать у нее баночку гречишного меда. У Марьи Петровны была куча
родственников, но, несмотря на это, она хотела плотно дружить с соседями. И
настойчиво дружила, постоянно держа их на крючке своей душевной щедрости.
– У вас все в порядке? – на всякий случай спросил
Астраханцев, потому что всякий его приход Марья Петровна отмечала присказкой:
«Обращаться со мною нужно нежно, молодой человек! Мне столько лет, сколько
ступенек в этом доме».
– Все в порядке, Дмитрий! Мне тут из деревни творожку
прислали, так я ватрушки испекла. Подумала, что вот и вас неплохо бы подкормить
ватрушками. Вы же теперь холостяк, а у холостяков всегда живот к спине
прилипает.
– Все-то вы про всех знаете, – пробормотал Астраханцев
и хотел было отказаться от ватрушек.
Но потом вдруг подумал, что Любе они могут понравиться, и
согласился подняться наверх.
– Иду, Марья Петровна, – пообещал он. – И блюдо
свое захвачу. Как обычно.
Люба как раз вышла из душа: свежая, с блестящими глазами. От
нее пахло сиренью, и Астраханцев, замирая от удовольствия, сообщил:
– Я на секундочку к соседке поднимусь, а потом будем
завтракать. Только – чур! – без меня на кухню не ходите.
– Конечно, как скажете, – пообещала Люба и посмотрела
на Астраханцева застенчиво.
После вчерашних событий она чувствовала себя рядом с ним
ужасно странно. Она помнила, как он ее обнимал и какие сложные чувства она
испытывала. И как ей было хорошо, когда они гуляли по городу. Подаренный им
шарф она положила под подушку и, просыпаясь среди ночи, мимолетно прижималась к
нему губами.
Не успел Астраханцев выйти за порог, как запиликал Любин
мобильный телефон. Только утром она заметила, что он разрядился, и подсоединила
его к розетке. «Наверное, кто-то из своих, волнуются за меня», – подумала
растроганная Люба. И точно! На дисплее высветилось знакомое имя: «Федька».
Приложив телефон к уху, Люба расцвела улыбкой и кокетливо сказала:
– Алло!
– Алло, – откликнулась трубка голосом Федора. Голос был
глухим и мрачным, словно ее другу сдавили горло.
– Федь, с тобой все в порядке? – спросила она с
беспокойством.
– Со мной – да. А с тобой?
– Со мной тоже, – сразу же расслабилась Люба. – У
меня все замечательно! Я в Москве, у Грушина.
– Да что ты говоришь? – с сарказмом заметил друг ее
детства.
– То и говорю. У нас все чудесно складывается... Мы вчера
целый день гуляли. Он такой интересный человек...
– Люба, ты врешь! – рявкнул Федор. – Прекрати
валять дурака и немедленно скажи, где ты сейчас находишься.
Люба так удивилась тому, что Федор на нее кричит, что даже
оторвала телефон от уха и изумленно посмотрела на свое отражение в зеркале.
Отражение тоже выглядело дико изумленным. Переложив телефон в другую руку, она
сказала:
– Что это ты на меня орешь? Я думала, ты будешь за меня
рад...
– Я буду за тебя ужасно рад, когда узнаю, где ты.
– Да я у Грушина!
– У Грушина тебя нету. Это я у Грушина. И Лена здесь, вместе
со мной, между прочим. И сам Грушин тоже здесь – это так, к слову, чтобы ты не
вздумала сочинить какую-нибудь историю...
– Ты меня разыгрываешь.
– Ну, конечно. Мне больше делать нечего, как тебя
разыгрывать. Я приехал в Москву, а тебя нету.
– Куда ты приехал? – начиная волноваться, уточнила
Люба.
– Да к Грушину же! Улица Весенняя, дом шестнадцать, квартира
семнадцать. Я приехал, а тебя нет. А потом еще Лена приехала, она вообще дико
беспокоится. Сейчас я тебе ее дам.
– Не надо ее давать, – помертвевшим голосом ответила
Люба. – Никуда не уходите, я скоро к вам приду. Слышишь, Федор? Ждите меня
там.
Отключив телефон, она метнулась в кабинет хозяина квартиры и
пронеслась по нему ураганом. Во внутреннем кармане пиджака, висевшего на стуле,
обнаружился самый главный документ, который, собственно, и был ей нужен –
паспорт. В паспорте рядом с фотографией Грушина было написано: «Астраханцев
Дмитрий Валерьянович».
Люба потрясла головой и издала длинный протяжный стон. «Боже
мой! Я в квартире совершенно незнакомого мужчины! Я приехала и вселилась, да
еще говорила, что хочу выйти за него замуж! Что он обо мне думал?!» С ловкостью
карточного шулера она пролистала странички паспорта и нашла адрес, а также
штамп, свидетельствовавший о том, что Астраханцев Дмитрий Валерьянович женат.
«О, нет! Я вселилась в квартиру незнакомого ЖЕНАТОГО мужчины!» Ужас ее был
беспредельным, как космос.
Утроив скорость перемещения в пространстве, Люба влетела в
комнату, похватала свои немногочисленные пожитки и, жестоко сминая их, засунула
в дорожную сумку. Метнулась к двери, вставила ноги в туфли, схватила с вешалки
пиджак и зацепилась взглядом за блокнот и карандаш, лежавшие на тумбочке.
Переложила сумку в левую руку и быстро написала: «Я уехала! Навсегда». И с этим
«навсегда» отшвырнула карандаш в сторону.
Выскочив из двери на лестничную площадку, она навострила
уши, как ошалелый заяц, оторвавшийся от погони, потом нажала на кнопку вызова
лифта. Лифт стоял на этаже и сразу же раздвинул двери. Люба нырнула в кабинку,
и пока та, распевая свои заунывные песенки, спускалась вниз, подняла глаза
вверх и взмолилась: «Господи, позволь мне уйти!»
