Бугго сморщила нос, вспоминая дешевые эротические каналы, которые Хугебурка изредка смотрел в портовых гостиницах. Хугебурка, видимо, подумал о том же самом, потому что быстро вернул разговор к теме Овелэ:
– А более старую их порнографию не изучали? Двадцатилетней давности?
– Ох, господа мои, – вздохнула Бугго, – чем больше я думаю об Овелэ, тем меньше мне нравится ситуация.
– Да, знакомые симптомы, – согласился Хугебурка.
– Ну вот вам-то откуда известно? – напустилась на него Бугго. – Вы что, участник подобных событий? Когда успели?
– Дерьмо – оно по всей галактике пахнет одинаково, – изрек Хугебурка, – а я за свою жизнь изрядно его нанюхался, будьте покойны!
– Все, – отрезала Бугго. – Приятного всем аппетита. Вы как хотите, господа офицеры, а я намерена закончить завтрак.
Часть восьмая
В ущелье всегда дул ветер, теплый и настойчивый; он поднимался снизу и длинными струями тянулся вверх, к скалистым скулам гор. Ветер, предназначенный развевать ленты и подбрасывать тонкие лоскуты ткани.
Школьный учитель Риха Рабода говорил, что в этом ущелье дышит душа Овелэ.
Они изучали искусство создавать воздушные замки. Это было очень важно, особенно в детстве. Собирать материю, выпрашивая ее у матерей и знакомых, и сшивать в полосы и квадраты – особым образом, чтобы, очутившись в ущелье, ленты извивались и ползли вверх по нагретой пустоте, а квадраты повисали между горячими источниками, бьющими далеко внизу, и нахмуренным лбом скалы, – и, повиснув, дрожали извилистыми краями.
Сочетание лент и платков создавало в ущелье воздушный замок – замок с трепещущими колоннами и порхающими перекрытиями, многоярусный, текучий, постепенно разрушающийся. Одна за другой сдавались и соскальзывали в пропасть колонны, бессильно свиваясь в падении; медленно опускались потолки и стены, попадая в холодные провалы между горячими, устремленными к небу воздушными токами. Дно ущелья покрывалось цветными заплатами, которые долго еще пузырились и вздувались, подталкиваемые бурлящей водой.
Ученики Рихи Рабоды умели правильно вкладывать лоскуты в воздух, распределяя их по пространству ущелья.
Самым трудным для Изы Тагана было в те годы – не пройти по подвесному мостику, перебрасываемому через ущелье всякий раз перед праздником, и не определить близость подходящего воздушного потока (этой цели служили особые длинные палочки с лентами), и даже не добыть красивые лоскуты, – нет, самым трудным оставалось разжать пальцы и отпустить свое творение на свободу. Но он знал, что когда сделает это, начнется чудо.
В тот раз у него получилась витая колонна. Сшитая из трех разноцветных полос, она медленно закручивалась в спираль, завораживая зрителей струением красок. А затем, как обычно, замок начал рассыпаться. Это мгновение многие любили не меньше, чем начало праздника, – оно позволяло наконец перевести дух и ощутить себя снова земными людьми.
И вдруг чей-то ярко-розовый лоскут, вместо того, чтобы сдаться и смирно прильнуть к какому-нибудь камню на земле, взвился вверх и, шелково чиркнув по щеке Тагана, стоявшего ближе всех к краю ущелья, помчался навстречу небу и скрылся за выступом скалы.
Таган тихо дотронулся до щеки, запомнившей до мелочей прикосновение летучего шелка. Мальчику показалось, что его только что поцеловала женщина, и в тот же миг он понял, что такое – быть влюбленным.
Ему было одиннадцать лет. С тех пор прошло еще пятнадцать. Целая жизнь.
* * *
– Гийан не вернулся, – объявил Риха Рабода.
Только эти слова, ничего больше. Но собравшиеся в доме учителя знали: опять, уже вторично, ничто в их жизни не будет прежним.
* * *
В первый раз несчастье подошло к ним, как прохожий, естественно и незаметно, и поначалу они все неосознанно ждали, что явится кто-то еще и объявит: случившееся – шутка, недоразумение; поваляли дурака – и будет, довольно, а сейчас все мы разойдемся по домам и заживем старой жизнью… Но ничего подобного так и не произошло, и делалось все страшнее и голоднее, и люди посреди этого страха становились все более одинокими.
Поначалу беда почти не имела признаков. Разве что закупка семян задержала сев почти на неделю. Такое, вероятно, случалось и прежде, и никто не был особо встревожен.
Централизованные поставки семян – только через государственные структуры – были утверждены год назад особым законом. Перед этим вскрылись некрасивые спекуляции нескольких частных поставщиков. Их публично судили за злоупотребление доверием клиентов. По национальному стерео показывали роскошные дома на побережье, возле самых заповедников, построенные благодаря махинациям с закупками и перепродажей селекционных, отборных семян. Все дома конфисковали, богатые жулики отправились в тюрьму, а их жены и дети – к родственникам, жить из милости. После этого и был принят закон о госпоставках.
В первый раз все были очень довольны, а на второй произошла задержка.
Семена оказались не прежние, а нового сорта, улучшенные. Их получили практически все землевладельцы северной части Овелэ.
Дети продолжали изучать топографию и генеалогию и узнавать имена своих предков на той земле, которую возделывали их родители. А злой прохожий уже готовился вынырнуть из-за поворота.
Посевы зерновых почти не взошли. Солнце убило их. Нежная зелень съеживалась и засыхала, едва покинув колыбель. Не хватало воды для полива и ткани для тентов. Скот беспечно жевал дикую траву, не подозревая о том, что зимой ему предстоит отощать. Огороды, рваные клочки надежды, вытолкнули из своих сухих недр сносный урожай, – но это было и все.
Учитель Риха Рабода заглянул как-то раз в дом к отцу Изы Тагана и спросил, остались ли у того семена.
Таган жил в городе, но всеми делами на своих землях управлял сам, и семена держал под рукой, в кладовке.
При виде учителя отец почтительно встал.
– Иза найдет для вас несколько. Наверняка в мешках что-нибудь да отыщется.
Учитель терпеливо улыбнулся, а Иза бросился в кладовку – перетряхивать мешки. Он собрал целую горсть. Учитель сделал маленький сверток из платка и ушел. Отец смотрел ему вслед так, словно верил, что Рабода с горсткой семян в состоянии отвратить неминуемый неурожай.
Однако желаемого чуда не произошло. Наверняка были какие-то другие чудеса, но только не это. Хлеб не уродился, и его закупили у Стенванэ. С юга прекратились поставки оборудования и металла и начались требования выплаты неустоек по договорам. Долги росли, но жизнь оставалась сносной.
Селекционные лаборатории пытались выправить положение. Согласно новым рекомендациям, сев произвели на две недели раньше обычного. Этот урожай погиб, затопленный невиданным разливами рек и обильными дождями.
К осени к голоду прибавилась эпидемия. Какое-то легочное заболевание, от которого не было лекарства.
