Наконец драка рассыпалась, как карточный домик. Тетя Бугго, отдуваясь, щупала подбитый глаз и завязывала разорванные ленты узлами – ее платье грозило осыпаться с тела, как осенняя листва. Нянька, все еще тиская пальцы в кулаках, грозно озиралась по сторонам и раздувала ноздри. Она ничуть не пострадала, только пеньюар немного запачкала. У меня сильно гудела голова, откуда, после удара о ствол дерева, неприятно выскочил весь хмель.
Одним прыжком мой брат Гатта оказался возле кентавра на газоне. Он положил руку на напряженную спину человекозверя и крикнул ему:
– Труби: «Всем внимание!»
– Та-а-а та-та-та-а… Та-та! – отозвалась труба. Звук протянулся над ночным садом, охватывая его и как бы стягивая все туже и туже петлю. Голоса вокруг постепенно замолкали, и бледные пятна лиц, одно за другим выныривая из темноты, обращались к Гатте, ощупываемые лунным светом.
Теперь в толпе безошибочно выделялись те, кто начал драку. Они были очень чумазыми, с разбитыми носами и губами, почти черные от кровищи. Среди них имелись пять довольно оборванных старичков, из таких, что в любом положении сохраняют приверженность щегольству, хотя бы мизерную. Против них, тяжело дыша, стояли две юных девушки с распущенными волосами и двое юношей со сверкающими глазами и окровавленными ногтями.
На земле что-то белело, похожее на большой платок или покрывало. Гатта указал на него пальцем и велел:
– Поднимите.
Один из юношей подчинился и протянул предмет Гатте, однако мой брат лишь брезгливо посмотрел и чуть отстранился.
– Что это?
Вперед выступил старичок и отвесил изящный поклон.
– С позволения вашей милости, это скатерть.
Гатта медленно перевел взгляд на молодых людей. Те, словно решив превзойти старичков в изъявлениях вассальной покорности, тоже низко поклонились и заговорили так:
– Разрешите объясниться! Имея невинное намерение поужинать с этими благородными девицами на лоне окультуренной природы, – тут молодые люди указали на своих спутниц, чьи волосы, густо извалянные в земле, стояли дыбом, а туалеты превратились в рубище и скрывали наготу куда хуже, чем это делала благосклонная ночная тьма, – мы взяли скатерть, которую вы видите перед собой, и некоторое количество съестных припасов, которых, увы, никто и никогда больше не увидит…
Тут один кентавр шумно фыркнул ноздрями, подбоченился и склонил туловище, сунув голову между копыт. Он несколько раз быстро лизнул землю и объявил:
– Ванильный пудинг!
– С орешками, – добавил молодой человек, вздохнув.
– Продолжайте! – приказал Гатта.
Юноша опять поклонился – как умел и насколько ему позволяли перенесенные побои.
– Мы расстелили скатерть в укромном месте, разместили съестное и уже приступили к беседе и трапезе, как вдруг из пасти, – он махнул в сторону грота, – размахивая факелами и испуская громкие вопли, выскочили эти господа…
Старички, охорашиваясь, приняли важные позы и слегка раскланялись на все стороны, подтверждая тем самым, что речь идет именно о них.
– Эти господа, – отвердевшим голосом продолжал юноша, – набросились на нас и стали бить кулаками и факелами, мы же оборонялись. От всего этого и произошел шум, потревоживший вашу милость, – жалобно заключил он, обращаясь непосредственно к Гатте.
Гатта немного поразмыслил над услышанным.
– Стало быть, они подстерегали вас в гроте? – уточнил он. – Но почему?
– Умоляю вашу милость выслушать нас! – вмешался другой старичок. От волнения он подпрыгнул и затрепетал в воздухе ногами, как бы силясь таким образом взлететь.
Гатта кивнул ему подбородком.
– Мы пребывали в гроте отнюдь не ради засады! – принялся тотчас выкрикивать старичок. – Но лишь потому, что это наша среда обитания!
Он сделал жест, выражающий отчаяние.
В наступившей тишине я вдруг услышал, как тетя Бугго вполголоса интересуется у кого-то:
– А что, выпить не осталось?
– Молчать! – крикнул Гатта повелительно, приподнимаясь на носках. Еле слышное булькание было ему ответом, но больше никто не разговаривал.
Третий старичок рассыпался чередой мелких реверансов и затараторил:
– В былые времена мы, ценимые за изящный склад ума, благоденствовали в доме господ Анео. Господин Иффа, которому довелось проливать кровь…
– Выпало счастье! – вставил второй старичок и сделал еще один пируэт.
– Разить врага бок о бок с господином Анео, – подхватил третий.
Тут кентавр с трубой сильно выдохнул, раздул ноздри и стукнул копытом, а другой поднял лицо, испачканное землей и остатками растоптанного пудинга, и заорал:
– Иффа? Где этой кобылий сын?
– К глубочайшей нашей скорби, он давно скончался, – пригорюнились старички. – Но в былые времена он гостил у господина Анео.
Кентавры разразились на все лады уханьем, смысл которого был до конца понятен только им самим, а Гатта прикрикнул на старичков:
– К делу!
– Господин Иффа, приходясь мне троюродным кузеном… – опять приступил старичок с пируэтами, но старичок с реверансами изумленно перебил его:
– А разве не двоюродным дядей со стороны матери?
– Он умер! – нервно вскрикнул родственник дедушкиного сослуживца. – Неужели нельзя проявить немного уважения к покойному!
Его товарищ пожал плечами и обиженно отступил.
Внезапно Гатта вытащил из кармана лазерный пистолет.
Доселе молчавший старичок сделал шаг вперед, как бы закрывая собой остальных, и тихо проговорил:
– Убейте нас, господин Анео. Мы сделали это потому, что были голодны.
– Как вы появились в нашем доме? – спросил Гатта, шевеля пистолетом. – Кратко. Внятно.
– Господин Анео пригласил господина Иффу, а господин Иффа пригласил нас. Он потом умер, а мы остались.
– Почему вы голодны?
– Нас выгнали… Нашу комнату отдали другим гостям, господин Анео. Новые гости не пускают нас на кухню.
– Почему же, в таком случае, вы не отправились по домам?
– Но у нас нет домов, господин Анео. Почти тридцать лет мы счастливо бездельничали в доме вашего почтенного деда.
С этими словами старичок упал на колени, свесил голову на грудь и заплакал – легкими, жидкими слезами, как плачут люди, которых почти ничто не держит на земле.
Гатта медленно убрал пистолет.
– Стало быть, вы обитали в этом гроте, а еду себе добывали кражами и разбоем?
Старички горестно закивали.
– Я сойду с ума! – завопил Гатта. – Что с ними делать?
– Вернуть в дом, – подала голос тетя Бугго. – Раз уж ты не можешь пристрелить их.
