Чтобы не развивать дальше эту опасную тему, она постаралась перевести разговор на самого Воронова.
– Расскажите лучше, как вы умудрились посадить ее себе на шею? – спросила она с явным неодобрением. – И вообще, почему вы, солидный человек, институтский преподаватель, живете в таких ужасных условиях?
– Ну, не такие уж они ужасные... – смутился Леонид Платонович. – Комната довольно хорошая, светлая... и место хорошее, центр... Опять же, до работы близко...
Он ненадолго замолчал. Вероника не торопила его, она понимала, что он хочет выговориться. Осторожно лавируя между стопками книг, она дошла до дивана, также заваленного какими-то папками и старыми газетами, и присела на его краешек.
И Воронов продолжил:
– Дело в том, что несколько лет назад я развелся с женой. Квартиру я отдал ей, но у меня, к счастью, была еще эта комната, мне оставил ее родственник, двоюродный дед. Комната хорошая, светлая, и до работы близко...
– Вы это уже говорили, – напомнила Вероника.
– Ах да, действительно... – Леонид Платонович смутился. – Самое главное, что и соседи были вполне приличные. Один – Григорий Ломакин – моряк дальнего плавания, его почти никогда не бывает дома, его корабль то в Сингапуре, то, наоборот, в Рейкьявике, другой – Иван Иванович Шестеренкин – милый старичок, бывший капельмейстер из Мариинского театра...
– Откуда же тогда взялась Чумовая?
– Подождите, сейчас я до нее дойду! Не успел я въехать в эту комнату, как Иван Иванович тихо скончался. Комнату по наследству получил его племянник, Константин, и он сразу же решил расселить эту квартиру. Но нужных для этого довольно-таки больших денег у него не было, поэтому предложить нам с Ломакиным равноценную площадь он не смог или просто не захотел и начал действовать совершенно нагло. Предложил мне вместо этой комнаты крошечную клетушку в хрущевском доме где-то у черта на куличках – то ли в Ульянке, то ли в Сосновой Поляне. Ну и Григорию Ломакину тоже что-то подобное.
– Хамство какое! – проговорила Вероника, чтобы показать собеседнику, что она слушает его и сочувствует.
– Мы, разумеется, с возмущением отказались. Тогда Константин сказал: не хотите по-хорошему – будет по-плохому. Вы меня еще умолять будете, чтобы я вам снова тот вариант предложил! Я не знал, что он задумал, а он, оказывается, где-то познакомился с этой Чумовой и вселил ее в свою комнату...
Воронов тяжело вздохнул.
– Григорию-то хорошо, – закончил он. – Он почти все время в плавании, а мне каково?
– Ну, будем надеяться, что после нашего сегодняшнего разговора ваша соседка немного поутихнет! А если она начнет все сначала – звоните мне, я могу повторить!
Воронов поблагодарил ее, но не очень уверенно – кажется, он до сих пор, несмотря на то, что видел все собственными глазами, не верил в то, что с Дарьей Чумовой можно сладить.
– Ну тогда давайте перейдем к тому, ради чего вы пришли, – проговорил он, потирая руки. – Что конкретно интересует вашу газету?
Тут Вероника немного растерялась. Ведь она точно не знала, чем занимается Воронов! Ну, знает только, что он работает в крупном институте, кажется, преподает там историю. Тогда она запустила пробный шар:
– Скажите, Леонид Платонович, почему вы избрали своей специальностью именно этот раздел истории?
– Ну, как вам сказать? – Он потер переносицу. – Вообще, меня всегда интересовала история Великой французской революции... Такие выдающиеся люди, как Мирабо, Дантон, Робеспьер...
Вероника насторожилась.
Робеспьер! Тот самый, чей бюст Воронов ремонтировал в ювелирной мастерской...
– Знаете, что самое интересное в любой революции? – продолжил Воронов, постепенно оживляясь. – Она, как стихия, непредсказуема. Может неожиданно все изменить, вынести на поверхность совершенно неожиданного человека...
Внезапно Леонид Платонович вскочил и забегал по комнате, размахивая руками:
– Вот, возьмите, к примеру, Робеспьера! Казалось бы, совершенно заурядный человек, мелкий провинциальный адвокат... Ну, допустим, он был избран депутатом Законодательного собрания от своего города, но на первых порах он не произвел на прочих депутатов никакого впечатления. Его речи в собрании принимали довольно прохладно...
Воронов сделал эффектную паузу. Должно быть, он вообразил, что находится в институте и читает лекцию своим студентам. Он откинул голову и продолжил:
– И вдруг в один прекрасный день Робеспьер словно переродился, его будто подменили: его речи зазвучали ярко и убедительно, и он внезапно становится необыкновенно популярен среди радикально настроенных депутатов...
Леонид Платонович остановился перед бюстом Робеспьера и уставился на него, как будто ожидал, что бронзовый революционер ответит на мучивший его вопрос.
Бронзовый Робеспьер безмолвствовал. Зато из коридора донеслись какие-то шаги и громкие голоса.
– Это он? – спросила Вероника, хотя и без того знала ответ. – Это Робеспьер?
– Что? – Воронов повернулся к ней, как будто только сейчас вспомнил о ее присутствии. – А, да, разумеется, это Максимилиан Робеспьер! Так вот, с этого дня его популярность в революционном Париже начинает расти с каждым днем...
То ли шум в коридоре, то ли несвоевременный вопрос Вероники сбил Воронова с мысли, и Леонид Платонович говорил теперь без прежнего вдохновения, а потом и вовсе замолчал. Видимо, он вспомнил, что перед ним – не полная аудитория студентов, внимающих каждому его слову, а одна-единственная журналистка.
В комнате воцарилось молчание, и Вероника решила, что наступил самый удобный момент для того, чтобы приступить к тому, что ее на самом деле интересовало.
– Леонид Платонович, – спросила она самым невинным тоном. – А откуда у вас этот бюст? Вы получили его по наследству или приобрели?
– Ах, этот бюст? – Воронов вновь оживился. – Это такая странная история... Я как раз работал над большой статьей о Робеспьере, и статья отчего-то не шла. Тогда я вышел пройтись. Знаете, иногда на ходу лучше думается...
Вероника кивнула – не то чтобы она разделяла мнение Леонида Платоновича, просто решила таким способом показать, что внимательно его слушает. Впрочем, как всякому человеку, привыкшему много говорить, ему не нужно было настраиваться на слушателей: он опять увлекся.
– Так вот, я шел куда глаза глядят, не особенно задумываясь о направлении, и забрел на пустырь возле железнодорожных путей, где в последние годы образовался стихийный рынок. Ну, знаете, развал, или попросту толкучка, где бедные люди продают и покупают всякое дешевое барахло.
Вероника опять кивнула, показывая свой интерес к разговору, но он этого не заметил.
– Ну, иногда там попадается и не барахло, а какие-то старинные вещи, случайно уцелевшие в большой старой семье, – дореволюционные фотографии, книги, безделушки, впрочем, чем дальше, тем реже встречаются такие находки... В общем, я шел вдоль длинного ряда продавцов, разложивших свой товар на газетах или просто на земле. Не то чтобы меня что-то действительно интересовало, мною двигало простое любопытство. Я не видел ничего заслуживающего внимания – старые виниловые пластинки, радиодетали, разрозненные чашки... и вдруг... – Воронов снова сделал паузу. – Вдруг я увидел его, Робеспьера! – Леонид Платонович показал на бронзовый бюст. – Вот этого самого Робеспьера! Вы представляете, что я почувствовал?! Ведь это наверняка был перст судьбы! Я писал статью о Робеспьере, и вот он сам попадается на моем пути!
