Ряпушкин имел внешность самую располагающую, обаятельную улыбку, и хоть возраст его уже подходил к пятидесяти, все звали его просто Вовой.
Вова Ряпушкин ввел узкую специализацию – одни художники, к примеру, копировали только импрессионистов, другие – исключительно титанов итальянского Возрождения, третьи – малых голландцев. Специализация введена была для облегчения нелегкого творческого труда, ибо по закону никак нельзя было просто так прийти с мольбертом и расположиться в залах Эрмитажа возле нужной картины. За право копирования требовалось заплатить руководству музея большие деньги. Если солидный клиент заказывал полюбившуюся работу и готов был заплатить сколько спросят – Вова испрашивал разрешение на копирование по закону. Обычно же люди покупали самые известные вещи, так что если художник уже нарисовал, допустим, таитянок Гогена двенадцать раз, то на тринадцатый ему и не нужно видеть перед собой оригинал, рисуя новую копию.
Машина остановилась возле группы с картинами.
– Володя где? – крикнул Легов в окно.
Впрочем, Ряпушкин и сам уже торопился к машине, зная, что такой солидный человек, как Легов, по пустячному поводу беспокоить не станет.
– Тут у тебя столько народу толчется, не знаешь ли таких парней – Стасика и Васика? – спросил Легов. – Один такой лохматый, с бородкой, волосы светлые…
Ряпушкин спрятал подозрительно блеснувшие глаза, но Легов уже все понял:
– Знаешь их? Говори, как найти!
– Ну-у, – протянул Вова, – а что мне за это будет?
– Слушай, это не шутки! – разозлился Легов. – Дело государственной важности, а ты тянешь…
– Про то, что у вас внутри творится, знать ничего не знаю! – отмахнулся Ряпушкин. – Мне бы со своими делами разобраться!
– Что надо? – прямо спросил Легов, сообразив, что Ряпушкин твердо настроился цыганить и тянуть резину.
– Разрешения на пять копий! – бухнул тот с ходу, как в воду холодную кинулся.
Как уже говорилось, несмотря на безобидную внешность, Евгений Иванович Легов был крут, шутить с ним мало кто решился бы. Но по сравнению с пропажей «Ночного дозора» Ряпушкин просил так мало – всего лишь выполнить бесплатно копии с пяти картин…
– Три! – решительно отрубил Легов.
– Согласен! – Ряпушкин рассчитывал на меньшее, поэтому даже обрадовался.
В дальнейшей беседе выяснилось, что Стасик и Васик – личности Вове Ряпушкину известные. Один из парней – он точно не помнит кто именно – неплохо владеет кистью, вроде бы раньше учился в Академии художеств, но там случилась некрасивая история – пропала картина из музея при академии. Потом воров поймали, но Стасика (или Васика) к тому времени уже выперли по подозрению в краже в числе нескольких студентов. Стасик (или Васик), надо сказать, не слишком огорчился, подвизался некоторое время в галерее на Пушкинской, вроде бы даже у небезызвестных «Митьков», видели его в арт-кафе на Малой Морской, потом поработал он на Ряпушкина, но недолго, поскольку выяснилось, что копиист парень, может быть, и неплохой, но совершенно отсутствует у него чувство дисциплины. Пару раз заставали его коллеги за мелким художественным хулиганством, а именно: книга, которую на его копии держит перед собой евангелист Лука, вовсе не Библия, а Устав Коммунистической партии Советского Союза, либо же на портрете Гойи у женщины в кружевной мантилье в ухе оказывалась сережка в виде металлического черепа, которую носят рокеры и байкеры. А один раз разобиженный клиент вернул «Любительницу абсента» Пикассо, потому что перед ней на столе лежал мобильный телефон последней модели.
– Так-так… – протянул Легов, – ну и какой же итог?
А итог такой, охотно продолжал Вова, что пришлось им расстаться. У него, Ряпушкина, предприятие солидное, фирма работает как часы, без накладок и обманов, клиент имеет право получить то, что он хочет. Впрочем, расстались они мирно, без скандалов, Стасик (или Васик) вообще парень несклочный. Далее про него достоверно известно, что где-то подхватил он себе в напарники Васика (или Стасика), и теперь парни работают от себя, а уж чем конкретно занимаются, он, Ряпушкин, не интересовался, у него своих забот по горло. А найти парней, конечно, можно, потому что человек – не иголка, в стогу сена не спрячешь… И опять же, Петербург – город маленький, все на виду… Снимают они на пару у одного бывшего советского художника мастерскую. Художника фамилия Затирушин. Он сам-то от дел отошел, а мастерская осталась, вот он и сдает.
– Адрес? – рявкнул потерявший терпение Легов.
Вова сверился с записной книжкой и продиктовал адрес. Стасик и Васик проживали на Садовой, но не в самой приличной ее части, а наоборот, в том бомжеватом и подозрительном районе, который раскинулся в сторону Апраксина двора.
Дом был серый и обшарпанный, подъезд не только не был снабжен домофоном, но вообще не запирался, дверь свободно болталась на одной петле. В этот раз Легов взял с собой двоих сотрудников, а водителю строго велел никуда не отлучаться, поскольку Стасик и Васик – ребята шустрые, могут и в бега пуститься.
– Михаил, – обратился Легов к своим, – ты – к черному ходу, в таком доме он точно есть, а ты, Анатолий, – со мной.
Хоть номера квартиры ему Ряпушкин не сказал, Легов рассудил, что мастерская должна быть на самом верху. Лифта, разумеется, в таком доме быть не могло, и пока Легов добрался до шестого этажа, он уже изрядно запыхался. Его молодой напарник чувствовал себя гораздо лучше.
Звонка на двери не было, но только Легов собрался постучать, как дверь сама распахнулась. На пороге стоял высокий плечистый парень, белобрысый и кудрявый, с крошечной остроконечной бородкой.
– Вы, граждане, к кому? – удивился он.
Но удивляться ему пришлось недолго, всего две секунды, потому что подчиненный Легова мигом схватил его за руку и защелкнул на ней наручник, второй же наручник был у него на запястье. Парня втолкнули в квартиру и захлопнули дверь.
Мастерская представляла собой обширное светлое помещение, солнце проникало в нее не только через окна, но и через стеклянный наклонный потолок. Одну стену занимало огромное панно, на котором изображены были в ряд пионеры, девушки в спортивных шароварах, молодые люди с отбойными молотками и грудастые поселянки со снопами колосьев. У всех персонажей были широко открыты рты. Легов задумался, что бы это значило, но вспомнил, что хозяин мастерской был видным художником советского времени.
– А чего они все рот-то разинули? – Анатолий ткнул прикованного парня.
– А картина называется «Поющая молодость», – охотно объяснил тот, нисколько не расстроившись, что его держат в собственном доме в таком унизительном прикованном состоянии.
В комнате было навалено еще множество свернутых холстов и подрамников, а в самом почетном углу помещалась женская гипсовая статуя в полтора человеческих роста. Статуя представляла собой самую обычную девушку с веслом, каких понаставлено было раньше в садах и парках нашей страны несметное количество. Единственное отличие состояло в том, что эта деваха была совершенно голой, то есть явственно просматривались пышные гипсовые формы.
