– Но ради всего святого, зачем?
– Затем, что ты потеряла стыд, Рафаэлла. И поэтому я
именно так и поступлю. Ты не выполнила завета, который давала Джону Генри,
выходя за него замуж. Ты опозорила себя и меня. А я не желаю, чтобы моя дочь
превратилась в шлюху. Если же ты не принимаешь моих условий, то говорю тебе прямо:
я обо всем сообщу Джону Генри.
– Боже мой, папа… пожалуйста… – Она была почти в
истерике. – Это моя жизнь… ты убьешь его… папа… пожалуйста…
– Ты опозорила мое имя, Рафаэлла. – Он так и не
приблизился к ней вплотную, а отвернулся и сел за стол.
Она смотрела на него, только сейчас начиная осознавать весь
ужас случившегося, и впервые в жизни почувствовала ненависть к другому
человеку. Войди сейчас в комнату Кэ, она задушила бы ее голыми руками. Но
вместо этого она в отчаянии повернулась к отцу:
– Но, папа… почему ты должен так поступать? Я взрослая
женщина… ты не имеешь права…
– Имею! Ты слишком долго жила в Америке, милая. И
похоже, совсем отбилась от рук за время болезни мужа. Мадам Вилард сказала, что
пыталась вас образумить, но напрасно. Она считает, что если бы не ты, то он
вернулся бы к жене, остепенился и имел бы своих детей. – Он осуждающе, с
упреком смотрел на нее. – Как ты можешь так поступать с людьми, которых
якобы любишь?
Его слова резали ее без ножа, и некуда было скрыться от его
пронзительного взгляда.
– Но меня волнует не тот человек, а твой муж. Именно
ему ты должна была сохранять верность. Я не шучу, Рафаэлла, я все расскажу ему.
– Это убьет его, – сказала она почти спокойно, но
в глазах ее еще стояли слезы.
– Да, – отрезал отец. – Это убьет его. Но
виновата в этом будешь ты. Подумай об этом в Санта-Эухении. И я хочу, чтобы ты
знала, почему уезжаешь сегодня же. – Он встал, и в его непроницаемом лице
вдруг что-то дрогнуло. – Я не могу допустить, чтобы в моем доме оставалась
гулящая девка, пусть даже на одну ночь.
Он подошел к двери, распахнул ее, поклонился и жестом
попросил дочь удалиться. Он смотрел на нее долгим тяжелым взглядом, а она
стояла перед ним, разбитая и униженная.
– Всего хорошего, – произнес он и захлопнул дверь
за ее спиной, а ей едва хватило сил добраться до ближайшего кресла и рухнуть в
него.
Рафаэлла была так разбита и потрясена, что никак не могла
собраться с мыслями. И она просто оставалась сидеть в кресле, ошеломленная,
растерянная, напуганная и сердитая. Как он мог с ней так поступить? Понимала ли
Кэ, что делала? Представляла ли она, что ее письмо вызовет настоящую
катастрофу? Рафаэлла просидела в оцепенении около получаса, взглянула на часы и
вспомнила, что отец взял ей билет на другой рейс и пора ехать.
Она медленно подошла к лестнице, бросив взгляд на дверь
кабинета. У нее не было желания прощаться с отцом еще раз. Он высказал ей все,
что считал нужным, и Рафаэлла не сомневалась, что он непременно явится в
Санта-Эухению. Она не собиралась обрушиваться на него с проклятиями за то, что
он уже сделал или грозился сделать. Но отец не имел права вмешиваться в их
отношения с Алексом. И хотя она не собиралась ругаться с ним, она не оставит
Алекса. Она спустилась вниз, надела маленькую шляпку с вуалью и обнаружила, что
ее чемоданы никто и не думал вынимать из багажника, а шофер поджидал ее у
дверей. Собственный отец выставил ее за дверь, но она так разозлилась, что ей
было на вес наплевать. Всю жизнь он обращался с ней как с вещью, частью
обстановки или недвижимостью. Но теперь она не позволит ему распоряжаться ее
жизнью.
Глава 24
А в Сан-Франциско как раз в то самое время, когда Рафаэлла
ехала обратно в парижский аэропорт, в доме Алекса прозвучал странный телефонный
звонок. Он смотрел на свои руки, лежащие на столе, и ломал голову над тем, что
этот звонок мог означать. Он определенно имел отношение к Рафаэлле, но больше
Алекс ничего не мог к этому добавить. С тяжелым сердцем он ждал назначенного
часа. В пять минут десятого ему позвонил секретарь Джона Генри и попросил зайти
к нему сегодня утром, если он свободен. Секретарь сообщил только, что мистер
Филипс желает обсудить с ним личный вопрос особой важности. Дальнейших
объяснений не последовало, да Алекс и не спрашивал ни о чем. Как только их
разъединили, он немедленно попытался связаться с конгрессменом Вилард. Но ее не
оказалось на месте, и ответа искать было больше негде. Придется потерпеть пару
часов до встречи с Джоном Генри. Старик, конечно, напуган сплетнями о нем и
Рафаэлле и собирается потребовать, чтобы они прервали отношения. Не исключено,
что он уже имел беседу с Рафаэллой, но она решила ничего не рассказывать
Алексу. Возможно, он даже договорился с ее семьей, чтобы ее задержали в
Испании. Алекс чувствовал, что надвигается что-то ужасное, и только благодаря
преклонным годам Джона Генри и очевидной важности дела он не решился отказаться
от встречи. Но он бы предпочел на нее не идти. Обо всем этом Алекс думал,
паркуя машину на другой стороне улицы.
Он медленно перешел ее и остановился у тяжелой дубовой двери,
которую видел издалека множество раз. Он позвонил, и через минуту перед ним
появился дворецкий с непроницаемым лицом. На секунду Алексу показалось, что все
слуги в доме осведомлены о том, какое преступление он совершил, и осуждают его.
Он ждал наказания, точно мальчишка, наворовавший яблок в чужом саду, – но
нет, все было гораздо серьезнее. Если бы не усилие воли, то у него задрожали бы
руки. Но Алекс понимал, что надеяться ему не на что. Он был обязан предстать
перед Джоном Генри Филипсом, чего бы этот старый человек ни пожелал ему сказать
или сделать.
Дворецкий привел Алекса в парадный зал, откуда слуга
проводил его наверх. Через анфиладу комнат на половине Джона Генри навстречу
Алексу вышел немолодой уже человек и поблагодарил за то, что тот сразу согласился
прийти. Он представился как секретарь мистера Филипса, и Алекс узнал голос,
который звучал сегодня утром в трубке.
– Спасибо, что согласились прийти вот так сразу.
Вообще-то это не похоже на мистера Генри. Вот уже несколько лет он никого не
приглашает к себе домой. Я догадываюсь, что это неотложное личное дело, и он
очень надеется на вашу помощь. Алекс снова почувствовал тревогу.
– Да-да, конечно. – Он с ужасом осознал, что
бормочет какие-то глупости, чтобы поддержать разговор, и был уже близок к
обмороку, когда сиделка пригласила их войти. – Мистер Филипс серьезно
болен?
Это был глупый вопрос, ведь Рафаэлла рассказывала ему об
этом, но он совсем лишился присутствия духа, стоя под дверью в спальню Джона
Генри, в ее доме. По этим комнатам она проходила каждый день. В этом доме она
каждое утро завтракала, вернувшись из его спальни, где они любили друг друга.
– Мистер Гейл… – Сиделка отворила дверь, и
секретарь вошел в спальню.
Алекс секунду поколебался и шагнул к двери, чувствуя себя
преступником, добровольно идущим на казнь. Но он сумел взять себя в руки. Он не
опозорит Рафаэллу, и раз уж не струсил и вошел в этот дом, то не ударит в грязь
лицом. Полчаса назад он переоделся в темный костюм, который купил в Лондоне,
надел белую рубашку и галстук от Диора. Но это не прибавило ему уверенности,
когда он переступил порог и взглянул на тощую фигуру, лежащую на старинной
массивной кровати.
