Он твердым шагом вошел в кабинет, Рафаэлла – за ним. Это
была комната с высокими потолками, отделанная деревом, стены сплошь уставлены
книжными полками, а письменный стол достоин кабинета президента или короля. Это
был отличный образец мебели времен Людовика XV, драпированный гобеленами, и
смотрелся он впечатляюще.
Отец выдвинул стул из-за стола.
– Alors… – Он посмотрел на нее и указал на кресло
напротив. Пока они еще не произнесли ни одного теплого слова, они едва
обнялись. И хотя отец никогда не отличался особой сердечностью, он все же был
более строг и сдержан, чем обычно.
– В чем дело, папа?
Она немного устала после долгого переезда, а сейчас побелела
как полотно, ожидая объяснений.
– В чем дело? – Он сдвинул брови и смотрел на нее
почти свирепо.
– Будем в игрушки играть?
– Но, папа, я ничего не понимаю.
– В таком случае, – он бросал в дочь слова, словно
камни, – ты совсем потеряла совесть. Или наивно полагаешь, что, живя на
другом континенте, я остаюсь в неведении относительно твоих похождений. –
Он подождал, пока она поймет его слова, а у Рафаэллы забилось сердце.
– Теперь ты понимаешь, о чем я говорю? – Он
понизил голос и многозначительно посмотрел на нее, но она покачала головой.
– Нет?! Что ж, мне придется быть с тобой более честным,
чем ты со мной и со своим несчастным мужем, прикованным к постели.
В его голосе звучали упрек и осуждение.
Вдруг, как ребенка, уличенного в непростительном проступке,
ее охватил стыд. Ее бледные щеки залил румянец, и Антуан де Морнэ-Малль кивнул:
– Вижу, что ты наконец поняла меня.
– Нет, папа, – твердо сказала она.
– Значит, ты просто лгунья и потаскушка. – Его
слова прозвучали, словно удары колокола, и он начал не спеша, будто обращался
не к единственной дочери, а к парламенту, говорить: – Несколько недель назад я
получил письмо. Его написала мадам Кэ Вилард, член американского
конгресса. – Он взглянул Рафаэлле в глаза, и у нее упало сердце.
Рафаэлла ждала затаив дыхание.
– Должен признаться, что мне было больно читать это
письмо. Больно по многим причинам. Но больше всего потому, что я узнал о родной
дочери такие вещи, которые никому другому не пожелал бы узнать о своем ребенке.
Стоит ли мне продолжать?
Рафаэлла хотела сказать «нет», но у нее не хватило сил.
– Эта женщина не только сообщила мне о том, что ты,
Рафаэлла, обманываешь своего мужа. Человека, смею напомнить, от которого с
детства ты не видела ничего, кроме добра. Человека, который доверяет тебе,
любит тебя, нуждается в твоей помощи каждую минуту, нуждается в твоей заботе,
которая дает ему жизнь. И если ты лишишь его всего этого, то убьешь его, и я
уверен, что ты прекрасно это осознаешь. Но ты не только готова разбить жизнь
человека, который любит тебя и является моим старшим товарищем и лучшим другом.
Ты разбиваешь судьбы других людей – женатого мужчины, которого ты разлучила с
женой, и ребенка, к которому он сильно привязан. Я также узнал от мадам Вилард,
что после серьезной катастрофы, когда девочка приехала выздоравливать к этому
человеку, ты запретила матери навещать дочь. Вдобавок ко всему, если этот
скандал откроется, он может отразиться на политической карьере мадам Вилард.
Она призналась мне, что будет вынуждена подать в отставку, если ты и ее брат не
остановитесь. Иначе ни она, ни ее престарелая мать, ни дочь не вынесут такого
позора. Я уж не говорю о том, как все это может дискредитировать меня и Малль-банк,
и не беру во внимание, как оценят твое поведение в Испании. Особенно если все
это попадет в газеты.
Рафаэлла чувствовала себя разбойником на кресте, и бремя
случившегося – обвинений, подлого поступка Кэ, беспощадных слов – было для нее
слишком тяжело. Как объяснить ему все, что с ней произошло? С чего начать? С
рассказа о том, что Кэ – нечистоплотная политиканка, которая ни перед чем не
остановится, чтобы добиться удачных выборов? Что они не «крали» Аманду, а
просто любят ее всем сердцем? С того, что Алекс уже не был женат на Рэчел,
когда они встретились, и что он не хотел ее возвращения? И что она, Рафаэлла,
все так же заботится о Джоне Генри, но сердце ее принадлежит теперь Алексу? Но
молчание отца было неумолимым, когда он смотрел на нее, и в глазах его было
лишь осуждение и злость. Она почувствовала, что бессильна перед ним, и по ее
щекам покатились слезы.
– Я должен добавить, – продолжал он, – что не
в моих привычках доверяться словам незнакомых людей. Хоть это доставило мне
некоторые неудобства и влетело в изрядную сумму, я проверил информацию,
полученную от этой женщины, и выяснил твой расорядок дня за последние десять
дней. Каждую ночь ты являлась домой не раньше пяти утра. Если тебя не волнует
судьба людей, которые тебя окружают, то ты могла бы подумать хотя бы о своей
собственной репутации! Твои слуги, наверное, считают тебя потаскухой… шлюхой!
Какая грязь!
Он уже просто кричал на нее, расхаживая по комнате из угла в
угол. Рафаэлла же так и не произнесла ни единого слова в ответ.
– Как ты могла это сделать? Как могла поступить так
низко, мерзко, нечистоплотно!
Он резко повернулся к ней, и она молча покачала головой,
закрыв лицо руками. Через минуту она достала из сумочки носовой платок,
высморкалась и взглянула на отца.
– Папа, эта женщина ненавидит меня… все, что она
говорит…
– …Все это правда. Человек, которого я нанял,
подтвердил это.
– Нет. – Она решительно замотала головой и
поднялась. – Верно только то, что я люблю ее брата. Но он не женат, он
развелся еще до нашего знакомства.
Антуан резко прервал ее:
– Ты еще не забыла, что ты – католичка? И к тому же –
замужняя женщина? Или ты и об этом забыла? Да будь он хоть священник или
африканец – мне наплевать! Суть в том, что ты замужем за Джоном Генри и не
вольна выбирать в любовники кого тебе вздумается. После того что ты натворила,
я никогда не смогу взглянуть ему прямо в глаза. Я не смогу этого сделать,
потому что моя дочь – шлюха!
– Я не шлюха! – крикнула она, и в ее горле застрял
комок. – А ты не отдавал ему меня, как какую-то вещь. Я вышла за него…
потому что хотела этого… Я любила его… – Она не могла продолжать.
– Я не желаю слышать этой чепухи, Рафаэлла. Я хочу
услышать только одно. Что ты расстанешься с этим человеком. – Он сердито
посмотрел на нее и медленно приблизился. – И пока ты твердо мне этого не
пообещаешь, ноги твоей в моем доме не будет. Собственно, – он взглянул на
часы, – самолет в Мадрид вылетает через два часа. Поезжай туда и обо всем
хорошенько подумай, а я приеду с тобой повидаться через несколько дней. Я хочу
быть уверен, что ты напишешь ему письмо, в котором сообщишь, что между вами все
кончено. А чтобы душа моя была абсолютно спокойна, я установлю за тобой
наблюдение на неопределенный срок.
