– Только не попади в какую-нибудь переделку.
– Разве со мной это бывало? – весело сказал он.
– Нет, но раз я выдвигаюсь в сенат, то гонка будет
крутая. Мой конкурент – маньяк нравственности, и если кто-либо даже из моей
отдаленной родни натворит что-то неприличное, меня смешают с дерьмом.
– Не забудь предупредить маму, – пошутил он, но Кэ
ответила незамедлительно и с полной серьезностью:
– Уже предупредила.
– Ты шутишь?
Он расхохотался при одной мысли, что его элегантная,
статная, модно одетая седовласая мать совершит нечто недостойное, способное
опрокинуть надежды Кэ на место в сенате или где-либо еще.
– Я не шучу, я серьезно. Нельзя же, чтоб у меня в
ближайшее время возникли сложности. Нельзя допустить ни глупости, ни скандала.
– Какой стыд!
– Это ты о чем?
– Не знаю… Подумываю вот, не завести ли роман с бывшей
шлюхой, только что вышедшей из тюрьмы.
– Ах как смешно! Я на полном серьезе говорю.
– К сожалению, похоже, что так. В любом случае вручи-ка
мне свод наставлений, когда я приеду в Нью-Йорк. А до той поры постараюсь вести
себя смирно.
– Постарайся и дай мне знать, когда соберешься сюда.
– Зачем? Чтоб устроить мне нечаянное свидание с Рэчел?
Боюсь, госпожа депутат Вилард, что даже ради твоей карьеры я на это не
соглашусь.
– Дурак ты.
– Допустим.
Но сам он больше уже так не считал. Отнюдь не считал.
Закончив разговор с Кэ и поглядывая в окно, поймал себя на том, что думает не о
Рэчел, а о той женщине, сидевшей на ступенях. Смежив веки, он видел ее, видел
безупречно изваянный профиль, огромные глаза, нежные губы. Не приводилось ему
встречать женщину столь красивую и столь влекущую. И сидел он у стола, закрыв
глаза, думая о ней, потом со вздохом покачал головой, открыл глаза и поднялся.
Смешно мечтать об абсолютно незнакомой даме.
Осознав, насколько это глупо, Алекс усмехнулся и вычеркнул
ее из памяти. Что за резон влюбиться в прекрасную незнакомку. Однако,
спустившись из кабинета приготовить себе ужин, он не мог не признаться, что
вспоминает ее снова и снова.
Глава 3
Солнце заливало комнату, искрилось на бежевом шелке кровати
и обитых им же стульев. Комната была просторная, удобная, высокие стеклянные
двери смотрели на залив. Из будуара, примыкавшего к спальне, открывался вид на
мост «Золотые ворота». В каждой из комнат было по беломраморному камину, висела
строго отобранная французская живопись, бесценная китайская ваза помещалась в углу,
вставленная в инкрустированный шкафчик стиля Людовика XV. Близ окон стоял
изысканный стол того же стиля, способный преобразить в карликовую любую
комнату, но только не эту. Она была красивая, громадная, чистая и прохладная.
За будуаром находилось небольшое помещение, наполненное книгами на английском,
испанском, французском.
Книги – главная отрада бытия для Рафаэллы, и стоит она
именно здесь, застыв на мгновение, чтобы кинуть взгляд на бухту. Девять часов
утра. На ней идеального покроя черный костюм, пригнанный точно по фигуре,
неназойливо, с особым вкусом подчеркивающий ее изящество и совершенство. Костюм
ей сшили в Париже, как по преимуществу и остальной гардероб, не считая того,
что она покупала в Испании. В Сан-Франциско она не приобретала одежду. Почти
никогда не выходила, не выезжала. Была в Сан-Франциско невидимкой, тут редко
вспоминали ее имя, а ее саму вовсе не встречали. Для большинства ее облик
трудно было ассоциировать с миссис Джон Генри Филипс. Да еще такой облик!
Попробуй представить себе безупречную красавицу-белоснежку с огромными глазами.
Когда она выходила замуж за Джона Генри, какой-то репортер написал, что
выглядит она сказочной принцессой, и пустился объяснять, из чего это следует.
Но в это октябрьское утро на залив смотрела не сказочная принцесса, а очень
одинокая молодая женщина, замкнувшаяся в своем мире одиночества.
– Ваш завтрак подан, миссис Филипс.
Горничная в накрахмаленном одеянии стояла в дверях, ее
реплика прозвучала словно приказ, так подумалось Рафаэлле. Всегда на нее производила
такое впечатление прислуга Джона Генри. То же самое ощущалось и в доме отца в
Париже, и в доме деда в Испании. Не могла она отделаться от чувства, что
командуют именно слуги – когда ей вставать, когда одеваться, когда обедать и
когда ужинать. «Мадам, вам подано» – так объявлялся ужин в парижском отцовском
доме. А если мадам не желает таковой «поданности»? Если хочет просто бутерброд,
хочет съесть его, сидя на полу у огня? Или если ей хочется на завтрак получить
блюдце мороженого, а не гренки с омлетом? Сама эта идея заставила улыбнуться
Рафаэллу на обратном пути в спальню. Она убедилась, что все готово. Чемоданы
аккуратно составлены в углу, все шоколадного цвета, из замши, мягкой, как для
перчаток; здесь же вместительная сумка, в которой Рафаэлла повезет подарки для
матери, тети, кузин, свою бижутерию, чтение на самолетный рейс.
Осматривая свой багаж, она не ощутила сладости
предвкушаемого путешествия. С некоторых пор такого предвкушения уже не
получалось. Ничего ей в жизни не осталось. Сплошная полоса автомагистрали,
ведущей к чему-то невидимому и незнаемому, что тебя и занимать-то перестало.
Она жила в убеждении, что всякий новый день будет неотличим от предыдущего.
Ежедневно делаешь одно и то же седьмой год кряду, за исключением одного месяца
в лето, проводимого в Испании, да немногих дней в Париже, в гостях у отца.
Случалось еще ездить на встречу с родней из Испании, посещавшей Нью-Йорк.
Кажется, давным-давно не была она там, с тех пор как оставила Европу, как стала
женой Джона Генри. Теперь все иначе, чем было поначалу.
А начиналось будто волшебная сказка. Или сделка. Понемногу
того и другого. Бракосочетание парижско-миланско-мадридско-барселонского банка
Малля с калифорнийско-нью-йоркским банком Филипса. Обе империи включали в себя
инвестиционные банки крупнейшего международного уровня. Первое гигантское
совместное начинание отца Рафаэллы с Джоном Генри принесло им в содружестве
попадание на обложку «Тайм» и сблизило обоих той весной. Их замыслы
осуществлялись успешно, как и ухаживания Джона Генри за единственной дочерью
Антуана.
Рафаэлла прежде не встречала кого-либо похожего на Джона
Генри. Высок, ладен, привлекателен, солиден, притом благороден, добродушен,
негромок, а в глазах непременно искрятся смешинки. Проглядывала в них и
хитринка, со временем Рафаэлле открылось, до чего ж он любит дразнить и
разыгрывать. В нем были недюжинная фантазия и творческий дух, сильный ум,
истинное красноречие, высший класс. Все, чего только могла бы пожелать она или
любая девушка на ее месте.
Единственное, чего Джону Генри Филипсу недоставало, так это
молодости. Да и поначалу об этом не думалось, стоило лишь глянуть на умное,
ухоженное лицо или обратить внимание на силу рук, когда он играет в теннис или
занимается плаванием. Его стройному красивому телу могли позавидовать те, кто
был вдвое моложе.
