Без двадцати двенадцать он заметил ее, смотревшую сквозь
стеклянные двери, похоже, колеблющуюся, не убежать ли отсюда. Постарался
поймать ее взгляд, но она не заметила Алекса и, еще немного поисследовав зал,
исчезла. Почти непроизвольно встав, Алекс заспешил к дверям, вышел в коридор и
увидел, как она выходит из кафе.
– Рафаэлла! – позвал он сдержанно, она обернулась,
с расширившимися, испуганными глазами, сильно побледнев.
На ней было прекрасное свободно ниспадающее вечернее платье
из атласа цвета слоновой кости. На левом плече – изящная замысловатая брошь с
громадной неровной жемчужиной посередине, окруженной ониксами и бриллиантами, в
ушах – соответствующие ансамблю серьги. Рафаэлла выглядела поразительно
эффектно. Алекс снова отметил, какая она невероятная красавица. Она замерла на
месте, когда он окликнул ее, приблизился и проговорил со всей серьезностью:
– Не убегайте. Давайте выпьем и поговорим. – Голос
был нежен, хотелось быть еще ближе к ней, но Алекс не решился даже тронуть ее
за руку.
– Я… я не смогу. Мне нельзя. Я пришла сказать вам, что…
извините… что сейчас слишком поздно… мне…
– Рафаэлла, еще и полуночи нет. Разве нельзя нам
побеседовать полчасика?
– Кругом столько публики… – Ей было явно неуютно
стоять здесь, и тут он вспомнил про бар «Бемельманс». Жалко упускать Бобби
Шорта, но важнее было поговорить с ней.
– Здесь рядом есть бар, в котором мы сможем спокойно
переговорить. Пойдем.
И, не дожидаясь ответа, положил ее руку на свою и повел к
бару напротив кафе «Карлейль».
Там они уселись на банкетке у маленького столика, и Алекс
улыбнулся Рафаэлле мирно и радостно:
– Что желаете выпить? Вина? Черри? – Она лишь
помотала головой, было видно, что до сих пор не пришла в себя.
Когда официант удалился, он, повернувшись к ней, тихо
произнес:
– Рафаэлла, что-нибудь не так? – Она едва кивнула,
оторвала взгляд от своих пальцев, ее совершенный профиль отчетливо
прорисовывался перед Алексом в полумраке зала.
Она подняла глаза, ловя его взгляд, одно это словно
доставляло ей острую боль. Лицо ее было столь же грустным, как в тот вечер,
когда он обнаружил ее в слезах там, на ступенях.
– Почему мы раньше не обговорили это? Переведя дух, она
выпрямилась на банкетке, не спуская глаз с Алекса.
– Надо было мне рассказать вам это раньше, Алекс. Я
вас… – не сразу выбрала она нужное слово, но продолжала: – Сильно
обманула. Не пойму, как это вышло. Слишком размечталась. Вы в самолете были
такой милый. И мать такая у вас очаровательная. Но я, друг мой, была с вами
неискренна… – С печалью в глазах она тихо тронула его за руку. –
Создавая впечатление, будто я свободна, я совершала большую ошибку. И должна
просить прощения за это. – Она угрюмо посмотрела на него. – Я
замужем, Алекс. И должна была сразу предупредить вас. Но почему-то затеяла вот
эту игру. Совсем, совсем напрасно. Я не смогу больше с вами видеться.
Это была дама чести, и его до глубины души тронула ее
искренность по отношению к нему, слезы плясали на кончиках ее ресниц, глаза
распахнулись, лицо стало совсем бледным.
Он заговорил с ней осмотрительно и со всей серьезностью, как
это бывало у него с Амандой, пока та была маленькая:
– Рафаэлла, я глубочайшим образом уважаю вас за
нынешнее ваше признание. Но должно ли оно отразиться на нашей… на нашей дружбе?
Разве нельзя нам видеть друг друга, невзирая на такие обстоятельства?
Вопрос был поставлен честно, Алекс рассчитывал при этом на
отклик.
Она печально покачала головой:
– Я бы с удовольствием виделась с вами, если б… если б
была вольна. Но я замужем. Так что нельзя. Не имею права.
– Отчего ж?
– Это будет несправедливо по отношению к мужу. А он
такой… – сказала она сбивчиво, – такой добрый. Был… очень внимателен
ко мне… очень заботлив…
Рафаэлла отвернулась, и Алекс заметил, как по нежной бледной
щеке скатилась слеза. Он протянул руку, кончиками пальцев едва коснулся
шелковистой кожи ее щеки, и вдруг ему тоже захотелось плакать. Не надо так
думать. Не надо так стремиться хранить верность мужу на весь остаток его жизни.
Весь ужас ситуации начал открываться ему, пока он смотрел ей в лицо.
– Но, Рафаэлла, не может быть, чтобы… в тот вечер,
когда я застал вас на ступенях… вы были счастливы. Ясно, что были несчастны.
Почему бы не встречаться нам и не радоваться хоть тому, что имеем?
– Потому что я не вправе. Я не свободна.
– Ради Бога… – Он был готов сказать, что знает обо
всем, но она, выставив руку, остановила его, словно защищаясь от агрессора,
грациозно поднялась с банкетки и со слезами, сбегавшими по лицу, посмотрела
сверху на него.
– Нет, Алекс, нет! Не могу. Я замужем. И очень, очень
сожалею, что позволила нашему знакомству зайти так далеко. Мне не следовало так
поступать. Было бесчестно приходить на ленч к вам, к вашей матери…
– Хватит каяться, сядьте.
Он ласково взял ее за руку, побуждая снова сесть рядом, и по
причине, оставшейся непонятной для нее самой, Рафаэлла подчинилась, и он стер
своей рукой слезы с ее щек.
– Рафаэлла, – сказал он очень тихо, чтобы никто
другой не смог расслышать, – я люблю вас. Знаю, звучит это как безумие. Мы
едва знаем друг друга, но я вас полюбил. Я искал вас долгие годы. Не уйдете же
вы на этом, прямо вот сейчас. И ваш муж тут ни при чем.
– Как это понимать?
– А так, что, насколько я понял свою мать, ваш муж
очень стар, очень болен уже много лет. Добавлю, что я понятия не имел, кто вы,
когда мы познакомились, это моя мать узнала вас, объяснила мне, кто вы и… про
вашего мужа тоже.
– Значит, ей все было известно. Наверное, она обо мне
ужас что подумала. – Рафаэлле определенно стало очень стыдно.
– Отнюдь, – высказался он со всей уверенностью,
голос прозвучал категорично. Алекс наклонился к ней. И словно ощутил тепло ее
шелковистой кожи. Никогда он не был исполнен желания настолько, как в тот миг,
но было не до страсти. Надо было говорить с ней, убеждать, растолковывать.
– Да может ли кто-то подумать о вас дурно? Вы хранили
верность ему все эти годы, не так ли? – Вопрос был по сути риторический,
она тихо кивнула, потом вздохнула:
– Да, так. И нет причин покончить с этим. Нет у меня
права вести себя, будто я свободна, Алекс. А я не свободна. И не вправе
вторгаться в вашу жизнь, вносить в нее свои печали.
– Причина вашего одиночества в том, что вы живете с
очень больным, престарелым человеком. У вас есть право на нечто большее.
– Да, но не его вина, что все так обернулось.
– И не ваша вина. За что же вам такое наказание?
