И что там делать? Готовить ей материалы? Он смотрел на нее в
обиде и гневе. «Что со мной станется, Рэчел?» – обратился он к ней, когда она
заявила о своем решении занять должность в Нью-Йорке. Ему хотелось, чтобы вышло
по-иному. И она бы сама сообщила ему, что отказывается занять то место, потому
что Алекс для нее важнее. Подобное было не в стиле Рэчел, равно как не в стиле
сестры Алекса. Задумавшись, он понял, что раньше уже видел женщину, схожую с
Рэчел. Кэ, его сестра, прокладывала себе путь к цели сквозь любые преграды,
пожирая или уничтожая перебегающих ей ненароком дорогу. Единственная разница –
Кэ поступала так в политике, а Рэчел – в юриспруденции.
Легче понимать и уважать такую женщину, как его мать.
Шарлотта Брэндон осилила-таки и двоих детей, и успешную карьеру. В течение
двадцати пяти лет держась в числе самых тиражируемых писателей страны, она все
же не забывала об Алексе и его сестре, всегда была рядом, любила их и отдавала
им себя целиком. Муж ее умер, когда Алекс только родился, и она устроилась на
неполный рабочий день в редакцию, где обрабатывала данные для обзоров. Порой
писала их целиком, одновременно же, улучая любую минутку, до рассвета сидела
над первой своей книгой. Остальное можно узнать из сведений на обложках
девятнадцати книг, созданных ею и разошедшихся за эти годы в миллионах
экземпляров. Успеха она достигла случайно, от нужды. Каковы бы ни были мотивы,
она всегда воспринимала это как воздаяние, которое надлежит разделить и
отпраздновать вместе с детьми, а не как нечто, что ей дороже детей. Шарлотта
Брэндон и вправду была замечательная женщина, но дочь у нее выросла иной,
озлобленной, завистливой, резкой, не передались ей от матери ласковость,
теплота, бескорыстие. И в свое время Алекс осознал, что этих качеств лишена и
его супруга.
Уезжая в Нью-Йорк, Рэчел твердила, что не желает развода.
Какое-то время старалась наезжать, но занятость обоих на противоположных концах
страны делала их совместные уик-энды все более редкими. Безнадежная штука,
как-то раз заметила Рэчел. Алекс же после двух нескончаемых недель совсем уж
решил оставить собственную доходную практику и перебраться в Нью-Йорк. Черт
возьми, велика ли важность, стоит ли держаться за свои занятия, если при этом
потеряешь жену? Однажды, в четыре часа утра, он принял решение: прекратить
практику и уехать. Измученный, но полный надежды, он подошел к телефону, чтобы
звонить ей. Было семь утра по нью-йоркскому времени. Но услышал он не Рэчел. А
мужчину с глубоким медоточивым голосом. «Вам миссис Гейл? – поначалу не
мог тот понять. – А, мисс Паттерсон». Рэчел Паттерсон. Алекс не верил, что
новую, нью-йоркскую жизнь начала она под прежним своим именем. И не знал, что
вместе с новой работой стал новым и весь ее быт и уклад. Мало что смогла она
сказать ему в то утро, и, слушая доносящийся издалека голос, он не мог сдержать
слез. Позже, уже днем, она позвонила ему из конторы.
– Что сказать, Алекс? Прости…
Простить что? Ее переезд? Ее роман? За что она извиняется?
Или просто жалеет его, этакого бедного восторженного недоноска, одиноко
сидящего в Сан-Франциско.
– Есть хоть какой-то шанс все наладить?
Он был готов пойти на это, но на сей раз она ответила
честно:
– Нет, Алекс. Боюсь, что нет.
Поговорили еще несколько минут, прежде чем повесить трубку.
Не о чем было беседовать, разве что их адвокатам. На следующей неделе Александр
подал на развод. Все прошло гладко. «Как положено, цивилизованно», –
высказалась Рэчел. Проблем никаких не возникло, только вот Алекс был пронзен до
глубины души.
Целый год ему казалось, что некто близкий и дорогой
скончался.
Возможно, скорбел он о себе самом. Казалось, некая его часть
отбыла в контейнерах и ящиках, подобно обстановке гостиной, уплывшей в
Нью-Йорк. Держался он вполне в норме: ел, спал, виделся с людьми, ходил
плавать, играть в теннис, бадминтон, сквош, бывал в гостях, разъезжал, его
практика переживала бум. Но что-то существенное в нем самом потерялось. И он
знал о том, пусть другим оно и незаметно. Ему нечего было предложить женщине,
кроме собственного тела, в последние два с лишним года.
Пока он добирался до своего кабинета, тишина в доме
показалась вдруг непереносимой, оставалось бежать отсюда. В последнее время
такое случалось с Алексом часто – безудержный порыв манил подальше от пустоты и
тиши. Лишь после двух лет отсутствия Рэчел стало спадать оцепенение. Будто
наконец сняли бинты и обнажилось незаживающее одиночество.
Алекс переоделся в джинсы, кроссовки, старую куртку и сбежал
вниз, легко касаясь перил длинными сильными пальцами. Темные волосы слегка
растрепались, взгляд голубых глаз стал сосредоточенным, когда он захлопнул
дверь и повернул направо, добрался до Дивисадеро, там перешел на неспешный бег
вверх по крутому холму, ведущему к Бродвею, где остановился и окинул взглядом
изумительный пейзаж. Внизу в полутьме сверкала бухта, холмы затянул туман, огни
взморья искрились алмазами, рубинами, изумрудами по ту сторону залива.
Добежав до представительных особняков Бродвея, он свернул
направо и зашагал к Пресидио, бросая взор то на высокие броские здания, то на
мирную красу бухты. Здешние дома были одними из роскошнейших в Сан-Франциско.
Тут помещались два-три квартала самых дорогих в городе жилищ, претенциозные
кирпичные дворцы и имитирующие старину особняки, ухоженные усадьбы,
восхитительные панорамы, мощные деревья. Не встретишь ни души, и не донесется
ни звука от ровного ряда зданий, хотя нетрудно вообразить себе звон хрусталя,
блеск начищенного серебра, слуг в ливреях, дам и господ в вечерних туалетах.
Алекс всегда посмеивался над тем, что именно видится ему. По
крайней мере такие видения облегчали его одиночество. Совсем другое воображал
он, минуя дома поменьше на менее представительных улицах, которыми обычно
проходил. Там ему чудились мужья, обнимающие своих жен, улыбчивые дети и щенки,
резвящиеся в кухне или растянувшиеся перед потрескивающим жарким камином. В тех
больших домах его ничто не привлекало. Тот мир не воодушевлял его, хотя в
подобных усадьбах он бывал весьма часто. Для себя Алексу хотелось совсем иного,
того, чего они с Рэчел никогда не имели.
Трудно было представить себя опять влюбленным,
нежно-заботливым с кем-то, представить, что посмотришь кому-то в глаза – и тебя
охватит радость. Этого с Алексом не случалось так давно, что он почти позабыл
подобные чувства и порой терял уверенность, что когда-нибудь испытает их вновь.
Он устал от шумливых деловитых дам, более озабоченных своими заработками и
перспективами продвижения по службе, чем обзаведением семьей и детьми. Ему
нужна была старомодная женщина, чудо, раритет, самоцвет. А таковых не
обнаруживалось. Лишь дорогостоящие лжеувлечения два года кряду. А хотелось
найти истинный совершенный алмаз, и возникало сомнение, сыщется ли такой. Одно
знал он твердо: он не намерен поддаваться чему-либо мельче своей мечты. Кого-то
вроде Рэчел ему не надо. Это он тоже понял.
Вновь Алекс освободился от мыслей о ней и обводил взглядом
окрестность, стоя на лестнице Бейкер-стрит. Ее крутые ступени были выбиты на
спуске, соединяющем Бродвей с Вальехо-стрит внизу. Алексу приглянулся пейзаж и
прохладный ветерок, и он решил дальше не ходить и присел на верхней ступеньке.
Раскинув свои длинные ноги, Александр улыбнулся городу, с которым породнился.
Пусть он никогда больше не женится. Ну и что? У него отлаженная жизнь,
прелестный дом и привлекательная и благополучная юридическая практика. Может,
большего незачем и желать? Может, и права нет спрашивать большего?
