Кресло-шезлонг было единственным относительно приличным предметом обстановки, но и оно, безусловно, знавало лучшие дни. Джиллиан присела на край сиденья и сложила руки на коленях, не понимая, мсье Туссен хочет от нее. Вглядевшись получше, она увидела, как Туссен расхаживает между мольбертом и большой ширмой. На шатком столике перед ней возвышался пятирожковый канделябр, установленный ближе к краю, чтобы, как она догадалась, свет падал на ее лицо и, возможно, делал его черты менее различимыми.
— Расслабьтесь, мадам, ведь это не больно.
— Но я и не ожидаю боли! — рассмеялась Джиллиан. — Просто не имею представления, что мне теперь делать, как держать голову, куда положить руки, улыбаться или оставаться серьезной? — Выражение глаз на ваше усмотрение. Что касается остального…
Он объяснил ей, какую принять позу, и Джиллиан свободно расположилась в кресле, слегка откинувшись на спинку; одной рукой она оперлась о закругленный подлокотник, а туфли при этом выглядывали из-под платья. Туссен деловым тоном давал указания, и неловкость Джиллиан постепенно исчезла.
Во всем этом не было ничего личного. Художник, как ей представлялось, смотрел на нее не с большим интересом, чем, к примеру, на вазу фруктов. Даже когда он попросил ее снять туфли, это было сделано по чисто эстетическим причинам. И, как всякий художник, он вел себя требовательно и скорее подавал команды, нежели обращался с просьбами.
— Я бы не удивилась, потребуй он, чтобы я вообще сняла одежду, — пробормотала она себе под нос.
— Вы что-то сказали, мадам?
Джиллиан спохватилась, что высказалась достаточно громко.
— Нет-нет, ничего. — Она вгляделась в фигуру Туссена. — Как вам удается рисовать с такого расстояния?
— Я вижу вас отлично. Свечи делают ясными все ваши черты. И у мольберта есть другие.
— Да, и свет бьет мне прямо в глаза. Я не могу различить хоть что-то далее чем на расстоянии вытянутой руки. — Туссен негромко рассмеялся, и Джиллиан моментально догадалась о его намерениях. — Я должна была заподозрить это, как только получила вашу записку. Вы хотите продолжить ваш смешной маскарад. Ведь вы и сегодня вечером не покажете мне ваше лицо, не так ли?
— Думаю, что нет, мадам, — почти смеясь, ответил он.
— Но почему же? — удивилась она. — Раз я уже здесь…
— Вы запамятовали, мадам, что я мастер иллюзии — в искусстве и в жизни. И мне это очень по душе. — Он уселся на табурет возле мольберта. — Разве вы не говорили сами, что нет ничего более загадочного и интригующего, чем мужчина, у которого есть тайны? Чье лицо неузнаваемо?
— Кажется, да. — Джиллиан помнилось, что она говорила нечто подобное в саду у леди Форестер, но вроде бы не Туссену, а Ричарду. Значит, ошиблась.
— Ну а какой же мужчина не хочет выглядеть интригующе в глазах такой женщины, как вы?
— Я, признаться, не подумала…
— Так позвольте мне иметь свои тайны.
У нее, собственно говоря, и не было выбора. Туссен все прекрасно рассчитал — находясь между ширмой и мольбертом с помещенным на него холстом, он хорошо видел Джиллиан, сам оставаясь в тени. Только когда он двигался, ей был виден черный силуэт. Она мало что могла предпринять, разве что перебежать через комнату и встать прямо перед Туссеном, но этого ей делать не хотелось.
— Ну, если я должна… — Джиллиан в точности не могла определить, забавляет ее, интригует или раздражает эта игра. Возможно, все вместе, в некой комбинации. Но какая в том беда, если поиграть немного? Во всяком случае, он прав: в мужчине, лицо которого скрыто, есть нечто волнующее воображение и чувства. — А какие у вас еще тайны, кроме вашего лица?
— Им несть числа, — пробормотал он.
Джиллиан слышала легкое шуршание угля по холсту — значит, Туссен уже начал работать.
Она подождала. Видимо, художник привык работать в молчании. К сожалению, она молчать не могла.
— Какие же это тайны?
— Самые обычные, — рассеянно ответил он. Джиллиан снова подождала. Вряд ли игра окажется забавной, если ей придется вести ее в одиночку.
— А что это значит — обычные тайны?
— У каждого есть что скрывать от других. Особенно если речь идет о прошлом. Наследство. Семья. Да мало ли что еще!
— Вы сказали о семье? И что же? — Ну да. Безумная тетушка в мансарде. Незаконнорожденные наследники. Опозоренные родители. Скандальные связи.
Он отбарабанил этот перечень, как если бы не придавал особого значения собственным словам, полностью поглощенный холстом, над которым работал.
Джиллиан сосчитала до десяти и сделала новую попытку:
— И ваши тайны как раз такие?
— Да, мадам. Именно такие. Каждая в отдельности и все вместе. — Он нетерпеливо вздохнул. — У меня не одна, а целых три безумные тетушки и множество незаконнорожденных братьев, претендующих каждый на свою долю состояния, накопленного моим отцом, который был пиратом. Мое наследство включает замок в горах Швейцарии и драгоценности русской короны. Теперь, когда вы знаете то, что вам можно узнать, помолчите немного, s'il vous plait
[11]
.
— Хорошо. Но не стоит слишком сердиться по такому ничтожному поводу. — Джиллиан помолчала и перестала улыбаться. Это, разумеется, игра по его правилам, но ничто не препятствует ей играть по своим. — Вы не упомянули о скандальных связях.
У мольберта царило молчание, но Джиллиан вдруг захотелось рассмеяться от всей души, словно девчонке-школьнице.
— Я не упомянул и об убийстве, — спокойно проговорил Туссен, — но вечер еще только начался.
Она старалась сдержать смех, но приглушенный, сдавленный звук все-таки вырвался сквозь стиснутые губы, и Джиллиан с трудом заговорила:
— Простите. Я попытаюсь, но мне трудно высидеть вот так, почти ничего не видя и не говоря ни слова, час или два.
— Хорошо, мадам, — смягчился Туссен. — Я предлагаю вам сделку. Если вы помолчите буквально несколько минут и дадите мне сосредоточиться, то после этого я позволю вам говорить и даже приму участие в обсуждении любых вопросов.
— Любых? Каких угодно?
— Разумеется, нет. Почти любых. Договорились?
— Если вам так угодно.
Потянулись долгие безмолвные минуты, и Джиллиан старалась не двигаться. Она не привыкла предаваться неторопливым раздумьям, сидя на одном месте, но тут ей ничего другого не оставалось. Только думать. И только об одном. О том, что просто не выходило у нее из головы.
О Ричарде.
С каждой минутой, проведенной вместе с ним, росла ее уверенность в том, что она может стать ему такой женой, какую он желает. Может делить с ним постель, рожать детей. Были моменты, когда она хотела именно этого. Хотела его.
