Адам не припоминал, чтобы мать хоть раз сказала, что любит
его, или хотя бы приласкала. Он всегда был для нее источником раздражения и
недовольства. Самое лучшее, что он видел от родных, – это полное
игнорирование. Худшего было куда больше: нотациями, выволочками и оплеухами
сопровождалось все его детство, да и сейчас мать при каждом случае поносила
его, сорокалетнего мужчину. Единственным пунктом программы, который с годами
пришлось исключить, была порка.
– Итак, Адам, с кем ты сейчас встречаешься? –
поинтересовалась мать, когда Мэй подала салат.
Он догадался, что тяжелая артиллерия пущена в ход раньше
обычного в наказание за то, что он не явился в синагогу. Как правило, эта тема
приберегалась на сладкое, к кофе. Он уже давно усвоил, что подходящего ответа
на этот вопрос не существует. Сказать правду означало навлечь на себя еще
больший гнев.
– В данный момент ни с кем. Я в последнее время очень
занят, – ответил он.
– Ну, конечно, – сказала мать, решительно встала и
подошла к журнальному столу. В свои семьдесят девять она была стройна и в
хорошей форме. Отец тоже был крепок, хотя ему уже стукнуло восемьдесят.
Она взяла в руки номер «Инкуайер» и пустила по столу, чтобы
никто, не дай бог, не пропустил. Должно быть, она приберегала этот номер
специально ради такого дня, чтобы порадовать всех, а не только Адама. Там была
фотография, сделанная на концерте Вэны. Рядом с Адамом оказалась запечатлена
девушка с широко раскрытым ртом и мечтательно зажмуренными глазами, в кожаной
курточке нараспашку и выпирающим под тонкой блузкой бюстом. На ней была такая
короткая юбка, что, казалось, она забыла ее надеть.
– А это кто такая? – спросила мать таким тоном,
будто уличила его в страшном преступлении.
Адам непонимающе смотрел на снимок и наконец узнал Мэгги,
девушку, которую пристроил в кулисы и которую потом проводил до самого дома,
надеясь на приятное завершение вечера. Ему захотелось сказать матери, что
беспокоиться не о чем, поскольку переспать с Мэгги не удалось, а стало быть,
это не считается.
– Какая-то девушка, с которой я оказался рядом на
концерте, – равнодушно ответил он.
– Ты разве на концерте не с ней был? – Мать,
похоже, испытала разочарование.
– Я был с Чарли.
– С кем, с кем? – Мать всегда делала вид, что не
помнит, кто такой Чарли. Адам же воспринимал этот дешевый прием как очередной
выпад по отношению к нему.
– С Чарльзом Харрингтоном. – Он хотел добавить:
«Которого ты прекрасно знаешь».
– А-а, с этим. Голубой, наверное? До сих пор не
женат. – Один – ноль. Ситуация возвращена под контроль. Если сказать, что
он не голубой, она спросит, откуда такая уверенность, а это уже можно
использовать как очко в пользу обвинения. А если отбросить осторожность и
согласиться с ее предположением, то аукнется потом. Адам уже пробовал такую
тактику. Лучше всего промолчать. Он улыбнулся Мэй, которая как раз принесла
булочки, и та подмигнула Адаму. Его единственная союзница, она всегда была на
его стороне.
Когда ужин наконец закончился, у Адама было чувство, будто
он несколько часов просидел в аду.
Родственники вернулись в гостиную и заняли те же кресла.
Адам понял, что это выше его сил. Он подошел к матери – на случай, если той
вздумается его обнять. Такое, впрочем, случалось редко.
– Прости, мам, у меня страшно разболелась голова.
Похоже, мигрень. Мне еще ехать обратно, я, пожалуй, двинусь. – У него было
одно желание: немедленно кинуться к двери и вырваться на волю.
Мать поджала губы и смерила его долгим взглядом, потом
кивнула. Он уже сполна получил за то, что не пошел в синагогу. Теперь может
идти. Свою роль он исполнил – роль мальчика для битья и козла отпущения. Эту
роль мать возложила на него пожизненно за то, что имел наглость появиться в ее
жизни тогда, когда она уже решила, что детей больше не будет. Он неожиданным и
непрошеным образом покусился на ее званые чаепития и игру в бридж и должен это
искупить. И будет искупать всегда. Адам был для матери источником всяческих
неудобств и никогда – радости. Она задавала тон всей родне. Четырнадцатилетним
подростком Бен с ужасом узнал, что мать снова беременна. Шэрон, которой было
девять, была возмущена покушением на ее безмятежное существование. Отец все
время проводил в гольф-клубе, и его реакция на третьего ребенка неизвестна. В
качестве отмщения Адама фактически препоручили заботам няньки, родных он почти
не видел. В конечном счете это оказалось для него благом. Няня, растившая его
до десяти лет, любила его, была к нему добра и заботлива и вообще сохранилась в
его воспоминаниях детства как единственный близкий человек – до его
десятилетия, когда ее в одночасье рассчитали, не дав даже проститься с
мальчиком. Адама до сих пор мучил вопрос, что с ней стало потом, но, поскольку
няня уже и тогда была немолода, надо полагать, ее уже нет в живых. Его не
отпускало чувство вины за то, что не пытался ее разыскать, хотя бы написать и
поблагодарить за все.
– Если бы ты поменьше пил и не связывался с такими
распутницами, – проскрипела мать, – у тебя бы никакой мигрени не
было.
Он не очень понял, какое отношение к мигрени имеют
распутницы, но уточнять не стал.
– Спасибо за вкусный ужин. – Адам даже не заметил,
что у него было в тарелке. Должно быть, ростбиф. В этом доме он никогда не
обращал внимания на то, что ест. Каждый визит становился пыткой, которую надо
выдержать.
– Как-нибудь позвони, – строго сказала мать. Адам
кивнул и удержался от соблазна спросить, зачем. На этот вопрос никто бы не дал
ответа. Зачем ему сюда звонить? Никакого желания он не испытывал, однако же по
привычке все равно звонил, примерно раз в неделю, и всякий раз молился, чтобы
ее не оказалось дома и можно было просто передать что-то на словах через отца,
из которого и двух слов не вытянешь, да и этими двумя обычно были: «Я передам».
Адам попрощался со всеми, заглянул на кухню к Мэй, затем
вышел и со вздохом облегчения сел в «Феррари».
– Твою мать! – громко выругался он. –
Ненавижу! – Выпустив пар, он почувствовал, что стало легче, и тронулся с
места. Десять минут спустя он уже гнал по шоссе, превышая разрешенную скорость,
но постепенно успокаиваясь. Набрал номер Чарли, просто чтобы услышать
человеческий голос, но того не оказалось дома, и Адам оставил сообщение на
автоответчике. Он вдруг вспомнил о Мэгги. Ее фотография в журнале была ужасна.
В жизни, насколько он помнил, она выглядела намного лучше. По-своему девушка
была чудо как хороша. Адам даже подумал, не позвонить ли ей. Впрочем, ему было
кому позвонить и помимо Мэгги. Он так и сделал, когда добрался до дома, но, как
назло, его звонки остались без ответа. Вечер пятницы – все его знакомые женщины
наверняка весело проводят время. Ему нужно было немного участия, человеческого
общения. Чтобы кому-то улыбнуться, с кем-то поговорить, кого-то обнять. Ему
даже секс не был нужен. Общение с родственниками обессилило его, как будто из
него выпила кровь стая вампиров. Требовалось переливание.
