По мнению матери, невозможно себе представить более тяжкого
греха, чем пропустить праздничную службу на Иом-Киппур. И на еврейский Новый
год Рош-Ха-Шана он тоже дома не был, занимался в Атлантик-Сити неустойкой,
которую должен был выплатить его клиент-музыкант из звезд первой величины. Тот
явился на концерт пьяным в стельку и отрубился прямо на сцене. Для его клиентов
еврейские праздники ничего не значили, зато им придавала огромное значение его
мать. Сейчас, когда он вошел в гостиную, где собралась семья, ее лицо было как
каменное изваяние. Адам же из-за пережитой и предстоящей нервотрепки был бледен
как полотно. Всякий раз, приезжая домой, он снова чувствовал себя маленьким
мальчиком, и это отнюдь не были приятные воспоминания. С самого рождения он по
необъяснимой причине был для своих близких источником разочарований.
– Привет, мам, прости, что опоздал. – Он подошел к
матери, нагнулся ее поцеловать, но она демонстративно отвернулась. Отец сидел
на диване и внимательно изучал свои ботинки. Он слышал, как вошел сын, но даже
головы не поднял. Так было всегда. Адам поцеловал мать в макушку и
отошел. – Прошу у всех извинения, ничего не мог поделать, пришлось важного
клиента выручать. Сын-подросток попался на наркотиках, а его жена чуть за
решетку не угодила. – Его извинения ничего не изменили, наоборот, подлили
масла в огонь.
– Надо же, на каких людей работает мой сын! – В
голосе матери было столько яду, что впору тараканов травить. – Ты можешь
собой гордиться. – Опять сплошной сарказм. Адам заметил, как сестра
переглянулась с мужем, а брат нахмурился и отвернулся. Он уже чувствовал, что
вечер, как это часто бывало, на несколько дней испортит ему настроение.
– Зарабатываю детям на хлеб. – Адам постарался не
обижаться, подошел к бару и налил себе выпить. Покрепче. Водки со льдом.
– Ужина дождаться не можешь? Так выпить хочется? Даже
не удосужился в синагогу явиться в такой-то день! С родными как следует не поздоровался,
а выпить торопишься! Так и алкоголиком недолго стать!
Что он мог ответить? Будь он с Чарли и Греем – обратил бы
все в шутку, но у его родни все всерьез. Сидят молча и ждут, пока Мэй доложит,
что ужин на столе. Мэй – их прислуга – была темнокожей американкой, она
появилась в их доме лет тридцать назад. Адам никогда не мог понять, что ее
здесь держит. Мать до сих пор иначе как «schartze» – то есть «черной» – ее не
называла. Даже имя ее – Мэй – раздражало мать. Мэй была единственным человеком
в доме, которого Адам был искренне рад видеть.
– Как на молитву сходили? – поинтересовался он,
предприняв еще одну попытку завязать беседу.
Его сестра Шэрон о чем-то перешептывалась со снохой
Барбарой, а брат Бен обсуждал с зятем последние новости с чемпионата по гольфу
– имя зятя было Гидеон, но по имени к нему никто не обращался, поскольку в
семье Адама его недолюбливали. В их семье, если кого невзлюбят, сразу забывают,
что у человека есть имя. Бен был успешным врачом, а вот Гидеон всего-навсего
страховым агентом. Гарвардский диплом с отличием Адама был перечеркнут позорным
фактом его развода – при этом все забывали, что жена сама его бросила, и мать
упорно возлагала всю вину на него. Будь он порядочным человеком, разве ушла бы
от него такая милая женщина, как Рэчел? А теперь вы только посмотрите, с кем он
встречается! Причитания могли длиться бесконечно, он все их знал наизусть. Это
была игра, в которой он сам был заведомо обречен на поражение. Ни малейшего
шанса заслужить прощение.
Мэй наконец пригласила к столу, все заняли свои привычные
места, и Адам заметил, что мать через стол смотрит на него в упор. Этим
взглядом можно было пробуравить цементную плиту. Отец сидел напротив нее, по
бокам от него – обе супружеские пары. Детей пока за общий стол не сажали, кормили
на кухне, Адам их еще не видел. В ожидании ужина они играли во дворе в
баскетбол и втихаря покуривали. Его дети сюда никогда не приезжали. Мать
общалась с ними и невесткой вне дома, в удобное для себя время. Адам сидел
между отцом и сестрой, как если бы его втиснули на свободное место в последний
момент. И всегда его колени приходились на ножку стола. Впрочем, он ничего не
имел против, но ему всегда казалось, что это еще один знак того, что в семье
для него места с каждым годом остается все меньше. С тех пор как он развелся, а
до этого стал партнером в своей адвокатской конторе, с ним обращались как с
парией, как с источником горя и позора. Его близкие ни в грош не ставили его
успех. Он был для них существом с другой планеты, пришельцем, который хочет поскорей
оказаться дома. Самое печальное было то, что это и есть его дом. Родные были
ему как чужие, как враги и вели себя соответственным образом.
– Ну и где ты в последнее время побывал? –
нарушила молчание мать, желая, чтобы все в очередной раз услышали перечисление
злачных мест типа Лас-Вегаса и Атлантик-Сити, кишащих шулерами и проститутками,
ведь туда тучами слетаются женщины легкого поведения, и, конечно, все они к
услугам Адама.
– В разных местах, – уклончиво ответил Адам. Он
знал сценарий. Подводных камней и капканов, конечно, не избежать, но он всякий
раз делал попытку. – Август провел в Италии и во Франции. – Это он ей
уже рассказывал.
Какой смысл говорить, что на той неделе он был в
Атлантик-Сити, решал в очередной раз чужие проблемы? К счастью, на еврейский
Новый год она его не ждала и не знала, где он в это время был. Ему удавалось
навестить родных только на Иом-Киппур. Он посмотрел на сестру, та улыбнулась.
Но улыбка нисколько не смягчила лицо сестры. Адам еще в детстве называл про
себя сестру невестой Франкенштейна. У нее с Гидеоном было двое детей, но Адам
видел их очень редко. Говоря по совести, Адам не испытывал нежных чувств к
племянникам. Он был убежден, что все его семейство – ненормальные, а его
родственнички были такого же мнения о нем.
– Как съездили на Мохонк? – спросил Адам.
Удивительно, что мать до сих пор продолжает ездить отдыхать на это озеро. Отец
уже сорок лет как сделал целое состояние на бирже, и они могли себе позволить
любой круиз или мировой курорт самого высокого класса. Но мать упорно
продолжала прибедняться. К тому же она не любила самолеты, так что отдыхали они
с отцом всегда поблизости.
– Очень мило, – коротко ответила она, соображая, к
чему бы еще придраться.
Обычно каждое слово Адама становилось поводом для критики.
Хитрость заключалась в том, чтобы не давать ей лишней информации, ограничиваясь
тем, что она и так могла прочесть в своих любимых таблоидах или увидеть по
телевизору. Обычно самые «ужасные» его снимки – например, когда он стоит позади
закованного в наручники клиента, – она старательно вырезала и посылала ему
с небольшими приписками типа: «Вдруг ты это пропустил». А в самых безобразных,
с ее точки зрения, случаях она высылала ему вырезки аж в трех экземплярах, по
отдельности, сопровождая записками вроде: «Я, кажется, забыла тебе прислать вот
это».
– Пап, а ты как себя чувствуешь?
Это была следующая попытка завязать разговор, всякий раз с
тем же эффектом. Адам еще мальчиком был убежден, что отца подменили
инопланетяне, подослали вместо него какого-то робота, у которого имелся
внутренний дефект, мешавший ему говорить. Говорить он умел, но сначала
требовалось привести этого робота в действие, и тогда оказывалось, что у него
сели аккумуляторные батареи. Стандартным ответом на вопрос о самочувствии было:
«Очень хорошо», – при этом отец продолжал сидеть, уткнувшись в тарелку,
никогда не смотрел на собеседника, а лишь старательно жевал. Собственно, полное
уклонение от разговора и погружение в себя были для отца способом выжить рядом
с матерью, что он с успехом и делал вот уже пятьдесят семь лет. Нынешней зимой
брату Адама, Бену, исполнится пятьдесят пять, Шэрон только что стукнуло
пятьдесят, а Адам появился на свет по недосмотру, девятью годами позже, и, судя
по всему, не заслуживал ни внимания, ни общения – если только не совершал
очередную глупость или что-либо непристойное.
