– Как ты можешь пить эту гадость? – удивился Адам
и сморщил нос. – Он, конечно, помогает, но я уж лучше помучаюсь головной
болью.
– Отличная вещь! Безотказная. Если будем и дальше так
пить, вам придется поставить мне капельницу с ликером. Вечно забываю о том, как
буду мучиться утром. Нам не пора записываться в «Анонимные Алкоголики»? –
Грей осушил свой «Унтерберг», выпил кофе и приступил к яичнице.
– Обычно такое бывает во вторую неделю, но не в
первую, – рассмеялся Чарли.
Он обожал своих друзей. Как правило, первые несколько дней у
них всегда проходили в излишествах, но потом возвращалась привычная
умеренность. Вообще-то, все было не настолько страшно, как представляли сейчас
его приятели, хотя накануне они действительно изрядно выпили и повеселились –
танцевали с незнакомыми женщинами, смотрели, как веселятся другие, а главным
образом – наслаждались обществом друг друга. Чарли предвкушал чудесный месяц.
Это был для него любимый месяц в году, да и у его друзей тоже. Они начинали
готовиться к нему заранее, а потом еще долго вспоминали свой замечательный
отдых. Так они отдыхали, наверное, уже раз десять, и всякий раз, оказываясь
вместе, они весело хохотали, вспоминая свои приключения.
– Что-то мы в этом году взяли с места в карьер. У меня
уже печень на последнем издыхании. Я ее даже чувствую, – с озабоченным
видом пожаловался Грей, расправляясь с яичницей и тостом в надежде успокоить
желудок. Голова у него раскалывалась. Но «Унтерберг» возымел свое действие.
Адам и под пыткой не смог бы впихнуть в себя такой завтрак. А вот Грей
регулярно употреблял горькие настойки, и эффект был. И, к счастью, ни один из
троих не страдал морской болезнью. – Я старше вас обоих. Если мы не сбавим
темп, это меня убьет. Или танцы доконают. Черт, что-то я совсем не в форме.
Грею только что стукнуло пятьдесят, и выглядел он заметно
старше своих друзей. Чарли в свои сорок шесть сохранил что-то мальчишеское,
отчего казался лет на пять, а то и десять моложе, а Адаму было только сорок
один, и он пребывал в отличной форме. В любой точке земного шара и при любом
объеме дел он каждый день истово занимался на тренажерах. Он уверял, что только
так может справиться со стрессами. Грей же никогда собой не занимался, спал
мало, ел еще меньше и, как и Адам, жил работой. Часами стоял у мольберта.
Думал, мечтал и дышал одним искусством. Он был ненамного старше друзей, но
выглядел на свои годы, главным образом из-за копны вечно торчащих седых волос.
Женщины, с которыми он встречался, находили его привлекательным и нежным, по
крайней мере вначале, но потом оставляли его.
В отличие от Чарли и Адама, женщины его не волновали, и Грей
не предпринимал никаких усилий, чтобы изменить свою холостяцкую жизнь. Он
существовал в своем собственном мире, и женщины находили его сами, как почтовые
голуби. Он, как магнит, притягивал к себе женщин, которых Адам называл
психопатками. С чем, правда, сам Грей никогда не соглашался. Все его подруги
либо только что закончили курс лечения, либо были на подходе. И почти каждая
имела несчастье связаться с типом, который, выставив женщину на улицу,
продолжал ей докучать своими звонками. Грею всегда удавалось их спасти, и
независимо от их внешних данных он давал им кров – «хотя бы на две-три
недельки, чтобы они встали на ноги». До постели, как правило, доходило много
позже. На ноги-то они в конце концов вставали, только не на свои, а на его. Он
крутился, как белка в колесе, занимался для них готовкой, уборкой, заботился о
них, искал им врачей и психотерапевтов, устраивал в реабилитационные центры либо
сам пытался спасти их от пьянства. Подбрасывал им деньжат, а сам едва сводил
концы с концами. Они находили у него безопасное пристанище, доброту и утешение,
он отдавал им всего себя – но при одном условии: если у них не было детей. С
детьми Грей общаться не умел. Они приводили его в ужас, причем так было всегда.
Дети служили напоминанием о его непростом детстве, а вспоминать о нем Грею не
хотелось. Общение с детьми или с семьями, имеющими детей, лишний раз напоминало
ему, насколько ущербной была жизнь его собственных родителей.
Женщины, с которыми Грей знакомился, поначалу не производили
впечатление неблагодарных тварей и даже уверяли, что всю жизнь будут ему
признательны. Они были классические неумехи, как правило, истерички, и в их
жизни царила полная неразбериха. Его романы длились от месяца до года. Грей
устраивал своих женщин на работу, приводил в порядок, представлял людям,
готовым помочь, и всякий раз они либо оказывались в клинике или психушке, либо
уходили от него к кому-то другому. У него никогда не возникало желания
жениться, но появлялась привязанность, и, когда спустя некоторое время они
уходили, он испытывал разочарование. Правда, ненадолго. Для Грея это не было
неожиданностью. Такая уж у него была натура – заботиться о других, и, как всякий
нежный отец, он был внутренне готов к тому, что птенцы рано или поздно вылетят
из гнезда. Только всякий раз, к его великому недоумению, это обретало какие-то
неуклюжие и болезненные формы. Женщины редко уходили из его жизни с тактом и
изяществом. Они крали его вещи, закатывали шумные ссоры, так что соседи
вызывали полицию, будь у него машина – они бы и шины ему прокалывали;
вышвыривали в окно вещи либо учиняли такой скандал, что ему делалось и неловко,
и обидно. Он не слышал от них ни слова благодарности – за то, что тратил на них
свое время, деньги и душевное тепло. И в конечном итоге очередное расставание
вызывало у него облегчение. В отличие от Адама и Чарли, молоденькие девушки его
никогда не интересовали. Его больше привлекали женщины за сорок и непременно с
серьезными психическими отклонениями. Грей говорил, ему импонирует их
беззащитность, он испытывал к ним глубокую жалость. Адам советовал ему
предложить свои услуги Красному Кресту или какому-нибудь центру экстренной
психологической помощи, где он мог бы до конца реализовать свои душевные
наклонности, вместо того чтобы превращать свою жизнь в бесконечное спасение
психически неуравновешенных женщин среднего возраста.
– Ничего не могу с собой поделать, – смущенно
оправдывался Грей. – Мне всегда кажется, что, кроме меня, им помощи ждать
неоткуда.
– Вот-вот. Тебе еще везет, что никто из этих
психованных тебя до сих пор не зарезал во сне.
Сказать по правде, одна такая попытка была, но, к счастью,
неудачная. Греем владело непреодолимое желание спасать мир, а особенно –
страдающих женщин. Кончалось же все тем, что почти все те женщины, с кем он
встречался, бросали его ради других мужчин. И стоило очередной пассии уйти, как
появлялась следующая, причем тоже в состоянии глубокого отчаяния. Вся его жизнь
мгновенно в очередной раз переворачивалась с ног на голову. Это были
американские горки, к которым он уже давно привык. По-другому он никогда и не
жил.
В отличие от Чарли и Адама, чьи родители вели
респектабельный и консервативный образ жизни (у Адама – на Лонг-Айленде, а у
Чарли – на Пятой авеню), Грей, когда рос, где только не побывал. Его усыновила
при рождении супружеская пара, входившая в состав одной из самых знаменитых на
тот момент рок-групп. Он воспитывался – если это так можно назвать – среди
величайших рок-музыкантов своего времени, которые уже лет с восьми норовили
угостить его то косячком, то пивком. У его родителей была и приемная дочь. Сына
они назвали Грей, а дочку – Спэрроу. Вместе получалось что-то вроде Серого
Воробышка. Когда Грею было десять, мама с папой «переродились» и ушли с
эстрады. Они отправились в Индию, затем в Непал, пожили на Карибах и четыре
года провели на Амазонке, где их домом стала обыкновенная пирога. От того
времени у Грея остались воспоминания о страшной нищете, свидетелями которой они
были, о туземцах, с которыми встречались. Наркотики он тоже помнил. Его сестра
потом стала буддистской монахиней, вернулась в Индию и отдала себя служению
голодающим в Калькутте. Сам Грей в восемнадцать лет сошел с лодки – в
буквальном и фигуральном смысле – и уехал в Нью-Йорк, чтобы посвятить себя
искусству. У родителей тогда еще водились деньги, но он решил испытать себя в
самостоятельной жизни и провел несколько лет, обучаясь живописи в Париже, после
чего вернулся в Нью-Йорк.
