Когда я подъехал к штабу Буденного, меня удивил стоявший у крыльца танк. Заметив мое недоумение, Буденный пояснил: «Сейчас не то, что в Гражданскую. У немцев техника, самолеты, вот я от них в танке и укрываюсь, езжу на нем вместо автомашины».
Я приступил к обязанностям члена Военного совета Юго-Западного направления. Что же это был за штаб, что за организация – штаб направления? Чем она конкретно занималась, я и сейчас сказать не могу. Командование направления никакими вопросами обеспечения, боеприпасами, материальным снабжением, боевым обеспечением не занималось. Этими вопросами занимались сами штабы фронтов, у них имелась непосредственная связь со Ставкой, и они решали все со Ставкой, минуя нас. Командование направления взаимодействовало с фронтами только в вопросах оперативного характера. Нам докладывали обстановку, перед нами отчитывались командующие, но отчитывались как бы на равных: мы могли давать им советы, те или другие. Командующие принимали от нас эти советы, указания и, если они им нравились, то выполняли. А если не нравились, то по своим каналам (а таких каналов у них было сколько угодно) апеллировали в Генеральный штаб.
С Буденным у меня сложились очень хорошие отношения. Характер у него, с одной стороны, положительный, а с другой – очень задиристый. Однажды мы с ним возвращались поздно вечером из Днепропетровска. Обстановка была тяжелая: наши войска оставляли Днепропетровск. Часовой, охранявший подъезды к нашему штабу, задержал нас. Буденный начал с ним говорить и оскорблять его. Солдат стал отвечать ему согласно уставу. Тут Буденный начал ему более настойчиво «разъяснять», и разъяснение это кончилось тем, что он ударил солдата по лицу. Я был просто поражен. Как так? Маршал Советского Союза ударил человека, совершенно невиновного, действовавшего согласно уставу, ударил в нарушение всех уставных норм. Мы там ехали, и он нас задержал, это была его обязанность, он ведь для этого и поставлен. Чистый произвол! Я объясняю этот случай вспыльчивостью маршала. Потому что, в принципе, Буденный не таков, но он сохранил, видимо, прежнюю привычку как старший унтер-офицер, которым он был в царской армии. Вот и проявилась такая несдержанность. Мы потом разговаривали с Семеном Михайловичем по этому поводу, и я чувствовал, что он сам переживал случившееся. К сожалению, Буденный не однажды позволял себе такие выходки…»
Вероятно, звонок Сталина последовал сразу же после отъезда Буденного из Киева. В результате Хрущеву, на его счастье, пришлось отправиться в Полтаву. А останься Никита Сергеевич в Киеве, и он вполне мог разделить печальную судьбу командования Юго-Западного фронта, погибшего в сентябре при выходе из окружения. Правда, думаю, что в этом случае за Хрущевым все-таки прислали бы в последний момент специальный самолет. Вот за его товарищем Михаилом Алексеевичем Бурмистенко, вторым секретарем компартии Украины и членом Военного совета Юго-Западного фронта, самолет так и не прилетел, и он погиб в бою.
По поводу рукоприкладства советских военачальников Хрущев написал довольно подробно: «Конечно, Сталин глубокого доверия никогда и никому не оказывал. Всегда у него было заложено внутренне какое-то подозрение к любому человеку. Он мне как-то сказал в пылу откровения: „Пропащий я человек, никому не верю. Я сам себе не верю“. Это он сказал мне в 1952 году, в Сухуми, в присутствии Микояна. Вот характерная черта Сталина. Не знаю, что тогда на него нашло, если он набрался вдруг духу и откровенно сам дал себе характеристику. А в 1942 году я сказал ему: „Товарищ Сталин, я могу назвать кандидатов только из числа тех людей, которые командовали войсками на нашем направлении. Других я не знаю. Поэтому командующего на Сталинградский фронт должны назвать вы. Вы больше людей знаете, у вас шире горизонт“. – „Да что вы? Что вы? Я уже сказал вам про Еременко. Очень хорошим был бы там командующим Власов, но Власова я сейчас не могу дать, он с войсками в окружении. Если бы можно было его оттуда отозвать, я бы утвердил Власова. Но Власова нет. Называйте вы сами, кого хотите!“ Крепился я, крепился, но был поставлен в такие условия, что не мог выйти из помещения, пока не назову командующего войсками Сталинградского фронта. Говорю: „Из людей нашего фронта я назвал бы Гордова, даже при всех его недостатках (недостаток его заключался в грубости. Он дрался с людьми). Сам, – продолжаю, – очень щупленький человечек, но бьет своих офицеров. Однако военное дело он понимает. Поэтому я бы назвал его“.
В то время он командовал 21-й армией и был в нашем распоряжении. Я уже знал его поближе по участку фронта, который он занимал на Донце. Членом Военного совета у него был Сердюк. Я от Сердюка имел характеристику на Гордова – и хорошую, и плохую. Хорошую – в смысле знания дела, его энергии и храбрости; плохую – насчет его грубости вплоть до избиения людей. Это, правда, в то время считалось в какой-то степени положительной чертой командира. Сам Сталин, когда ему докладывал о чем-либо какой-нибудь командир, часто приговаривал: «А вы ему морду набили? Морду ему набить, морду!» Одним словом, набить морду подчиненному тогда считалось геройством. И били! Потом уже я узнал, что однажды Еременко ударил даже члена Военного совета. Я ему потом говорил: «Андрей Иванович, ну как же вы позволили себе ударить? Вы ведь генерал, командующий. И вы ударили члена Военного совета?!» – «Знаете ли, – отвечает, – такая обстановка была». – «Какая бы ни была обстановка, есть и другие средства объясняться с членом Военного совета, нежели вести кулачные бои». Он опять объяснил, что сложилась тяжелая обстановка. Надо было срочно прислать снаряды, он приехал по этому вопросу, а член Военного совета сидит и играет в шахматы. Я говорю ему: «Ну, не знаю. Если он играл в шахматы в такое трудное время, это, конечно, нехорошо, но ударить его – не украшение для командующего, да и вообще для человека». Потом этот член Военного совета стал секретарем Астраханского обкома партии, уже после смерти Сталина. Порядочный был человек, заслуживающий уважения.
Давал в морду и Буденный. Я уже рассказывал, как он ударил солдата. Бил подчиненных и Георгий Захаров. Потом он стал заместителем командующего войсками Сталинградского фронта. Я его ценил и уважал как человека, понимающего военное дело. Он преданный Советскому государству и Коммунистической партии воин, но очень не сдержан на руку. На Сталинградском фронте я, правда, уже никогда не видел, чтобы Еременко позволил себе рукоприкладство. Я только знал о таких фактах его жизни в прошлом.
А пока что, одним словом, я назвал Сталину Гордова. Сталин говорит: «Хорошо, утвердим Гордова». Тут же, как обычно, сидел Молотов. Сталин и говорит ему: «Бери блокнот, карандаш и пиши приказ о назначении Гордова». Вскоре Гордов приступил к исполнению обязанностей командующего войсками фронта».
Здесь стоит подчеркнуть, что Буденный был единственным из советских маршалов, кто бил в морду рядовых красноармейцев. Жуков, Еременко, Конев (по свидетельству маршала А. Е. Голованова, из-за слабого здоровья больше полагавшийся не на кулак, а на палку) и прочие до красноармейцев не опускались. Капитанов и майоров они просто расстреливали, а меньше чем полковнику физиономию не чистили. Тут проявилась своеобразная народность Семена Михайловича, а также память о тех временах, когда он еще служил в царской армии простым унтером. Генералам же и старшим офицерам он, по свидетельству Хрущева, грозил расстрелом. Однако до сих пор не обнародовано никаких данных, что в годы Великой Отечественной кто-нибудь был действительно расстрелян по приказу Буденного – все-таки он был отходчив…
