– Верно! – крикнули вразнобой сразу несколько голосов. Я не прислушиваюсь, чьи. Эти люди сейчас в шоке, а у людей шок часто переходит в бешенство. У них защитная реакция такая. Мне, наверное, легче, чем любому из них: у меня в критических ситуациях эмоции притупляются, эмоции придут позже, задним числом, а сейчас, кажется, только и работает, что осознание фактом. Хотя что уж тут осознавать, зря я не ушла тогда, послушалась Алана, растаяла… от Ясиной доброты растаяла, а теперь…
– Тихо! Тихо, люди. – Степаныч поднял руку, и крики почти сразу сменились тишиной. – Не надо шуметь. И не надо опускаться до показательных казней. Я отведу ее в степь. А вы лучше помогите Алану. Ус, можно твой пистолет?
Одноглазый пилот протянул Степанычу оружие. Армейский восьмизарядник образца начала века, машинально отметила я.
– Слышь, Степаныч, не ходи один. Кто ее знает, кошку эту, еще взбесится.
– Я с ним пойду, – посунулся вперед Алик. – У меня не побесится.
– Пошли уж, что ли… – Степаныч легонько подтолкнул меня в спину.
Я смогла сделать один только шаг. Крошечный совсем, короткий шажок. Мне стало страшно, так страшно, что двинуться дальше оказалось просто невозможно. Ведь люди впереди – не люди вовсе, а загнавшая добычу стая хищников, и добыче – мне! – некуда бежать из почуявшего запах крови кольца. Шерсть моя вздыбилась, – для меня ли такая паника, мои предки сами были хищной стаей, сами загоняли добычу!
– Еще скалится, зверина!
– А Степаныч-то хорош, цацкается с ней!
Мое сознание выхватывало из тихого ропота отдельные фразы, но понимала ли я, о чем в них речь, не знаю. Разве можно понять, о чем рычит хищная стая?
– Зря вы, мужики, их отпускаете!
– Может, и зря, а порядок должен быть. Слово капитана, сама понимаешь…
– Не хочу я понимать! Мы не на корабле! Да я ей за Яську самолично! – Именно этот крик прорвал державшие людей в рамках шлюзы. И – не знаю, скольких из качнувшихся ко мне мстителей я покалечила бы в нерассуждающей ярости самозащиты, не знаю, но меня не уложили бы легко! – вот только во мне, в хранившей до сих пор мой рассудок оболочке из отрешенности и посторонних мыслей, тот же крик тоже стронул что-то, и я едва удержалась от горестного воя, такой виной и таким безнадежным отчаянием обернулись вдруг осевшие в памяти обрывки ночного кошмара. Да ведь я за Ясю любого бы в когти взяла! За Ясю… Яся одна была здесь по-настоящему добра ко мне, Яся и Алан…
Я подавила первый инстинктивный порыв – защищаться, пока не поздно. Это оказалось очень просто – стоило лишь закрыть глаза, чтобы не видеть поведенных яростью страшных рож, закрыть глаза и вспомнить Ясю. И сказать себе – эти люди любят Ясю, как и я. И она их всех любит.
Да, это оказалось просто, а на протесты инстинкта самосохранения времени не оказалось. И ничего больше от меня не зависело. Защитишься, пожалуй, когда тебя держат в десять рук. Что же касается разумных доводов… кто здесь может похвастать ясностью разума? Как говорил кто-то в прежней моей жизни – вспомнить бы, кто! – «потерявших просят не беспокоиться».
С этой глупой, неизвестно чьей фразой я и отключаюсь.
У тебя не получилось.
Вижу.
Не огорчайся. У тебя все впереди. Почему она не защищалась?
Это называется «мораль». Или, по-другому, «совесть».
Глупая вещь.
Верно. Пойдем, хватит на сегодня. А дальше? Дальше не будет ничего интересного. Сейчас я их успокою.
Зачем?
Эта особь еще нужна нам.
Брезгливое недоумение, отдавшееся пронзительной болью в глубине черепа, окончательно вышибает меня из сознательного состояния.
Да было ли это? Яся, страшные, не похожие на человечьи, лица моих знакомых и приятелей, равнодушные голоса в голове… голоса Повелителей…
Бурая пыль перед глазами, пыль щекочет вибриссы, и запах пыли перебивает всё… устойчивый, основательный, привычный запах… запах жизни, запах этого мира… этого? Почему – «этого»?
– Я не сплю? – на всякий случай спросила я.
– Какой уж тут сон, – непривычно тоскливым голосом отозвался присевший рядом Алик.
Какой уж тут сон, мысленно повторила я, разве в одном сне случается столько страшного? И так пакостно тоже бывает лишь наяву. И все же…
Какая-то неправильность грызет мозг. Почему Алик отводит глаза? Почему вокруг никого? И почему я живая? Я помню страх. Жуткий, вязкий, безумный страх, а потом – спокойная уверенность в собственной смерти.
– Алик, что было?..
Я спросила – и тут же вспомнила. Все. Почему же я жива? Чтобы пригодиться Повелителям?
Я попыталась встать, и крошечное движение отдалось такой болью, что я, не удержавшись, зашипела сквозь зубы. Разозлиться бы сейчас, наверняка сил бы прибавилось! Но так пусто на душе, что злости просто неоткуда взяться…
Алик, передернувшись весь, взял меня на руки. И пошел к степи, сначала медленно, а потом из-за энергоблока выскочил Степаныч, бросил резко:
– Ходу, Алик, ходу! – И дальше двигались быстро и молча, и надо бы держать голову неподвижно, но не получается, голова мотается, тошнит, противно и мерзко… противно от тошноты, а мерзко – от вернувшейся памяти.
Кажется, что день прошел, и длинный день. Но когда остановились, когда кончилась дурнотная тряска и я открыла глаза, оказалось – вовсе не день, а меньше часа даже. Небо совсем не изменилось. Сейчас, наверное, чуть больше полудня. Увидеть бы хоть раз еще настоящее солнце! Яркое, огненное, слепящее, бросающее протуберанцы в бархатную тьму, пронзенную звездами… я вспомнила вдруг так ярко, так пронзительно, что стало сладко и больно. Неужели я видела это?! Неужели я жила там, за этим непроницаемым небом, там, среди тьмы и звезд?! Я, прах из праха и пыль под ногами, – среди звезд?!
Алик сгрузил меня на землю, тяжело перевел дыхание и оглянулся.
– Все в порядке, – тихо сказал Степаныч. – Нам пока еще верят.
Алик отчетливо, не по-человечьи, фыркнул, оглядел внимательно весь горизонт и повернулся ко мне:
– Теперь-то хоть встанешь, кошка драная?
Вставать не хотелось. Не хотелось – что бы там ни говорили в поселке – ни оправдываться, ни прощенья вымаливать, валяясь в ногах, ни бунтовать. Моя вина. Не знаю, как и почему, но кровь на мне. Я не хочу верить в безграничную силу Повелителей, я не хочу признать себя безмозглым орудием чужой воли! И если я не смогла воспротивиться, это не смягчающее обстоятельство, а вовсе даже наоборот! Черт, уж чего я точно не хочу, пришла мрачная мысль, так это остаться особью, да еще и полезной в будущем. Мне захотелось умереть. Законное желание, подумала я. Главное, имеющее все шансы сбыться. Прямо сейчас. Я глубоко вздохнула, собираясь с силами. И встала. Ничего, на ногах держусь! Умереть стоя, вспомнилась еще одна слышанная где-то когда-то глупая фраза. Алик сделает это быстро, он рационален и не одобряет излишней жестокости. А хоть бы и медленно. Их право.
