Паола всхлипнула, зажала рот ладонью. Надо уходить. Здесь не осталось даже трупов.
Чертов Альдерик, чертовы горцы, втянувшие их с Гидеоном в свои клановые дрязги!
Встать было нельзя, разворачиваться — страшно. Глупости, конечно, а вот кажется: стоит повернуться к великану спиной, как тут же тебя и заметит. Паола привстала на четвереньки, пятясь задом. Нога зацепилась, запуталась в чем-то. Девушка изогнулась, пытаясь добраться до препятствия, распутать, освободиться. Накатила паника. Он тебя не видит, твердила себе Паола, не видит, даже не глядит сюда… Рука наткнулась на мягкое, пальцы погрузились в шерсть. Зверь?! Нет, разве что дохлый, а то б уже без пальцев осталась. Кое-как развернувшись, то и дело оглядываясь на бродившего в опасной близости великана, девушка разворошила снег. И едва удержала лихорадочный смех. Под снегом обнаружился ее же, Паолы, тулуп. Видно, снесло вчера, может, и тем же таранным ветром, что и ее саму… зацепился за густые ветки…
Повезло.
Только теперь пришло в голову — как бы она пробиралась через эти проклятые снега без теплой одежды?
Спуститься тем же путем, что поднималась, казалось делом почти невозможным. Но — куда деваться? Пробормотав короткую прочувствованную молитву, девушка попросту съехала вниз — тормозясь о камни, цепляясь, где получалось, за кусты, безумно, зато быстро. Помятые ребра и сломанную руку рвала острая боль, крылья дергало, ноги саднило, и везде, где не болело сильно, тупо, надсадно ныло. Отдыхай, милая, сказала себе Паола, заползла в ставшее почти родным убежище, завернулась в тулуп — и провалилась не то в сон, не то в беспамятство.
Очнулась ночью. Подумала: вот и правильно, пора отсюда убираться. И ночь — самое лучшее для этого время. Растерла лицо снегом, с мимолетной грустью оглянулась на спасшее ее убежище — и побрела к дороге. Порадовалась: легкая поземка заметает следы, хотя бы об этом можно не беспокоиться.
Как выйти к лагерю, Паола помнила смутно, но рассудила просто: сюда шли по дороге, по дороге и возвращаться. Шли полдня быстрым шагом, значит, как она сейчас плетется, весь день, пожалуй, займет. Или всю ночь. Значит, к утру нужно будет смотреть по сторонам внимательно, авось узнает место. Там, помнится, кривая сосна росла… А дальше — магия кристаллов сама притянет.
Расчет оказался верным. Всю ночь Паола брела по дороге, шатаясь, изредка позволяя себе прислониться к дереву на обочине и отдохнуть. Она не боялась завывавших где-то вдалеке волков, гораздо страшней казалась возможность встречи с горцами. Но горцы, очевидно, по ночам если и не спали, то уж по дорогам точно не шлялись. А в предрассветных сумерках, едва разбавивших ночь, девушка заметила ту самую сосну.
Тропу замело, и сначала Паола брела наугад прочь от дороги. Потом заметила, что ноги сами тянут вниз по склону, левее. Идти становилось все легче, ноги больше не проваливались в сугробы, под тонким слоем наметенного поземкой снега легко находили опору. Тропа, поняла девушка, та самая тропа! А потом лес расступился, открыв место их стоянки.
Только теперь Паола поняла, что все-таки надеялась. Вопреки всему. Надеялась, что придет — и здесь ее встретят… нет, не «свои», какие они ей свои, но хотя бы не враги! Помогут. Подлечат. Накормят.
Луговина была пуста, снежное покрывало снова казалось нетронутым, лишь на месте кострища зияла темная прогалина. Сюда не вернулся никто.
Хотя, осенило вдруг, зачем им сюда-то возвращаться? Круг ведь дали только ради ее жезла!
Пора было отдохнуть, и девушка, сама не зная почему, побрела к кострищу. Там все еще лежало приспособленное под сиденье бревнышко, почти заметенное снегом с внешней стороны, но прикрывшее от поземки само кострище. Угли, конечно, давно остыли. Эх, и чего бы было ее дорожному мешку не найтись вместе с тулупом! И огонь бы развела, и поела… Паола сидела на бревнышке, вытянув гудящие ноги, кажется, на том самом месте, где восседал Альдерик… рвал крепкими зубами оленину, швырял кости через плечо: в огонь, мол, боги не велят, чистая стихия объедков не любит…
Кости!
Кинувшись на колени в снег, Паола зашарила руками по земле. Пальцы путались в сухой хвое, веточках, торопливо и жадно ощупывали гальку… вот! Криво обрубленный гномьим тяжелым ножом кусок лопатки, промерзший, но в порах кости, может, все-таки остался сок? И волоконца мяса, когда это воины обгладывали мясо с костей дочиста, на то есть псы… Паола рассасывала замерзшие крохи мяса и плакала.
Наверное, умнее было бы устроить себе лежку на день в лесу, под шатром еловых лап. Отдохнуть, поспать, да хотя бы отдышаться после ночи пути! Но Паола не могла отдыхать. Не сейчас. Едва придя в себя, она встала и побрела вниз по луговине к широкому галечному руслу, к радугам над ручьями. К своему жезлу. Хотя нет, не к жезлу — к кристаллам. Средоточие магии рун манило, притягивало, обещало то ли подсказку, то ли помощь, и дева-жезлоносица помимо воли и сознания, всей своей сутью, откликалась на зов. Странно это было и на самом деле неправильно. Чужая магия, не от Всевышнего, а от неведомых горских богов, разве можно ей верить? Но Паола верила. Рунные кристаллы, порождение маны знаний и мудрости, вызывали завораживающее ощущение: непостижимой сложности и простоты жизни, смутного знания, недооформленного в слова, но тем не менее властного над разумом. Здесь и правда можно было получить подсказку — если сумеешь услышать.
Паола стояла рядом с белыми кристаллами, странно похожими на обычный лед, и слушала тишину. В этой тишине падал снег, укрывая чужую и, как оказалось, чуждую землю, в этой тишине были печаль и одиночество. Хотелось лечь и не вставать больше, и пусть падает снег, сыплется, укрывает толстым одеялом… дарит покой…
Забыть о боли, о потерях, обо всем.
Ну в самом деле, разве мало она боролась? Разве мало сделала? Да ей бы так и остаться там, у подножия скалы, в уютной норке, засыпанной снегом. Тихо уснуть и не мучиться больше, и пусть поет и воет метель, ей, Паоле, будет уже все равно. Так нет, хватило упрямства сначала лезть на ту клятую скалу, потом спускаться, потом ночь идти… зачем, ради чего?! Ради Империи? Но она выполнила свой долг, вот он, жезл, стоит. Те, кто послал ее, получили желаемое. И, видит Всевышний, цена была велика. Ох, Гидеон, Гидеон…
Молодая жезлоносица, воин Империи, по-детски шмыгнула носом и неловко, рукавом тулупа, вытерла слезы. Вздохнула, стараясь успокоиться. Взгляд упал на зеленую траву у подножия жезла.
Ее мало там было, едва пробивалась сквозь обледеневшую гальку. На нее падал снег, таял и застывал ледяными потеками. Но она жила. Паола опустилась на колени, провела раскрытой ладонью по острой щеточке травинок, и в ладонь потекла целительная сила. Пробежала по руке, залечивая ушибы и ссадины. Добралась до плеч, до измятых крыльев. Всхлипнув, превозмогая боль, Паола протянула другую руку, сломанную. Волей Неба, силой Жизни… слезы щипали глаза, прихватывались морозом на ресницах, а боль отступала, сменяясь зудом исцеления, а после — теплом. Бессвязные обрывки молитв вспыхивали в голове и тут же гасли, затмеваясь немым, бессловесным восторгом. Теперь Паола верила, что боролась не зря. Она дойдет до родных зеленых земель, сумеет, выдержит этот путь.
