– Он мой личный гость, – насмешливо поясняет Карел.
– Что ж, рад знакомству! – Аббат задумчиво чешет переносицу. – И что вы думаете о короне Таргалы, принц?
– Что Карел ее достоин, – чеканит Лека.
– Вот и Луи сказал так же. Так что, приняв во внимание причины, побудившие принца Карела пойти наперекор воле отца и сюзерена своего… а также склад характера и душевные свойства как принца, так и покойного короля, – аббат поджимает губы, словно чуть не ляпнул чего-то неподобающего, – Святой Суд, скорбя о годах бедствий, во имя установления в Таргале мира и закона… хм… властью, данной ему Господом, очистил принца Карела от всех обвинений и признал его достойным королевского венца Таргалы. Что касается лично меня… Кстати, прошу прощения, я забыл представиться. Отец Готфрид. Так вот, я волею собратьев своих назначен надзирать за праведностью правления и наставлять короля, буде случится таковая надобность. К коронации все готово, ваше высочество! – Новый королевский аббат слегка улыбается. – Добавлю, что тянуть с этим я бы не советовал. Во имя спокойствия государства можно пожертвовать долгими приготовлениями.
– Завтра мы ждем посольство Империи. – Карел косится на перевязанный серебряной лентой свиток.
– В таком случае, ваше высочество, вам следует короноваться уже сегодня. Примите их, будучи законным королем.
– Здравый совет! – одобряет Лека. – Карел, я тебя поздравляю. Тебе будет на кого положиться.
– Благодарю, принц, – усмехается аббат. – Полагаю, если провести церемонию после вечерней службы, все приглашенные успеют собраться. И, конечно, нужно оповестить столицу. И разослать герольдов по стране.
– Отец Готфрид… – Карел мнется. – Возможно, я прошу многого, но не могли бы вы взять на себя все эти хлопоты? Честно говоря, я так устал от бумаг, что могу упустить что-то важное. А мне тут еще смотреть и смотреть… и потом, надо успеть хоть немного собраться с мыслями.
– Отныне помогать вам в хлопотах – моя обязанность, – наставительно отвечает аббат. – Замечу кстати, что необходимость собраться с мыслями куда более насущна, чем разбор бумаг, будь они сколь угодно важны. Вспомните, ваше высочество, вам предстоит коронационная клятва. Ступайте к себе, мой принц, переоденьтесь и спускайтесь в часовню. Я встречу вас там.
– Хорошо… – Карел кидает затравленный взгляд на заваленный бумагами стол и поспешно выходит.
– Ну что ж, – аббат оглядывает оставшихся, – герольдами, я полагаю, займетесь вы, сэр Оливер? А вас, моя королева, я попрошу помочь с хозяйственными хлопотами. Я пока никого не знаю в замке…
– Я пришлю вам управителя, отец Готфрид, – предлагает королева. – И возьму на себя именные приглашения.
– Замечательно, – кивает аббат. Королева и капитан выходят, и отец Готфрид поворачивается к Леке. – Это очень удачно, что вы здесь, ваше высочество Валерий. Присутствие на коронации члена королевского дома Двенадцати Земель придаст ей солидности в глазах прочих наших соседей. В связи с этим осмелюсь предложить вам, ваше высочество, преуменьшить… э-э-э… неофициальность вашего визита.
– То есть?
– Ну, хотя бы костюм династических цветов вы можете себе позволить?
Лека на миг задумывается. Аббат внушает доверие, и, кроме того, он прав: даже такая мелочь может сыграть роль в укреплении власти Карела.
– Я так понимаю, святой отец, вас не затруднит помочь? Мой гардероб здесь… Можно сказать, его и вовсе нет.
– Понимаю, – кивает аббат, – вы вернулись из странствий вместе с принцем Карелом. Разумеется, для вас подберут подходящий костюм.
– Только одно «но»! – Лека взглядывает аббату в глаза и решается: – Династические цвета – для моего друга и побратима Сергия. А мне – траур.
– Я слышал, – вздыхает отец Готфрид. – Печальная весть дошла до нас. Примите мои соболезнования, ваше высочество.
6. Карел, король Таргалы
Потоки света, бившие из стрельчатых узких окон в начале вечерней службы, гаснут. Но, странно, это вовсе не убавляет торжественности ни самой часовне, ни проходящей в ней церемонии. Может, потому, что собравшимся наспех гостям гораздо важнее слышать слова Карела, чем глазеть на детали его более чем скромного костюма?
– Клянусь действовать во благо Таргалы, защищать ее границы и оберегать ее народ. Клянусь ставить интересы Таргалы выше своих интересов и того же требовать от вассалов и подданных моих. Клянусь жить в мире с Подземельем во имя нашего общего блага. Призываю в свидетели моей клятвы Свет Господень, а также всех, кто собрался здесь.
Вечерние сумерки пронзает одинокий солнечный луч. Золотит пляшущие над головами пылинки, ударяется в витраж, рассыпается разноцветными бликами.
– Клятва принята, – возвещает отец Готфрид. Возлагает на голову принца усыпанный изумрудами серебряный венец, задерживает руки, благословляя. И первым провозглашает: – Да здравствует король Карел! Долгих лет, мудрого правления!
– Да здравствует, – мечется веселое многоголосье под высокими сводами часовни. – Долгих лет! Светлых дней!
А на площадях уже откупорили бочки с вином, и столичный люд с удовольствием вспоминает чистый вкус праздника. А в тронном зале ждет подписания надлежащим образом составленный договор с Подземельем. Ждет гора бумаг в королевском кабинете. Устраиваются на последний перед Корвареной ночлег посланцы императора Ханджеи, и, сменяя коней, галопом несется на восток гонец с письмом Леки к отцу.
7. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
И вновь мысли мои возвращаются в Славышть. Рад бы из головы выкинуть – а не выходит! Кажется, я понимаю, почему. Теперь, когда в Таргале принцу Валерию не грозит ничего страшнее затянувшихся праздников, они с Серегой об одном думают: что там дома? Что, как, почему им запрещено возвращаться? Где обещанный королем верный человек, что должен был передать на словах не доверенное бумаге?
Я верчу в руках Юлину – Софьюшкину! – брошку. Спохватываясь, кладу на стол – и сам не замечаю, как снова оказывается она в моих руках. Мелькают короткие – вспышками, фразами – видения. Юли баюкает маленькую Софи. Дочка хнычет в полусне, а Юли не на нее смотрит – на гостя. «Сколько лет уж мы здесь, скажи? А ему все нет большей радости, чем сунуться в пекло и дернуть за хвост Нечистого. Помяни мое слово, Васюра, добром это не кончится». Серьезное лицо Васюры, тихий голос: «Он боец у тебя, Юлинька. Воин и только воин. Ты представь, каково ему знать, что честный бой больше не для него? Хоть так он должен доказывать, чего он стоит: не нам, Юлинька, и не тебе – себе самому. Без этого ему жизнь не в жизнь будет, поверь. Я знаю, тяжело тебе, но ты уж на него не обижайся. Он такой, какой есть».
Ожье спрыгивает с коня, и маленькие Софка с Сережкой виснут на нем, счастливо визжа. «Вернулся!» – Юлия бежит к мужу – и останавливается, наткнувшись на виноватый взгляд его серых глаз. «Завтра снова уеду. Надо, Юли моя… прости».
