Толстый вяло поинтересовался:
– Ну, шлепнул ее Фильш уже или нет?
Рэму худо сделалось от такого равнодушия, но куда деваться? Он затеял серьезную игру, и без Толстого ее не сыграть. А если Толстый действительно знает настолько мало, насколько показал к сему моменту, значит, скоро он сам и все его «национальное правительство» могут просто исчезнуть.
– Дэк не дал. Но она под арестом… Проще сказать, она в тюрьме. И выпускают ее, только когда из тюрьмы отправляют очередную партию на рытье окопов. Может, ее никогда не освободят.
Толстый немедленно закрыл блокнотик, отложил карандашик, а выражение его лица переменилось. Вся сонная вялость вмиг улетучилась. В глазах читалось внимание, очень большое внимание, хотя и сплавленное с насмешкой. Чем-то Рэм зацепил своего собеседника Чем же? Всего-навсего тем, что красные массируют укрепрайон? Знал бы ты, до какой степени это отвлекающий маневр.
– Вот тут, мужик, многое становится понятным Хреновато люди устроены: редко они вздыбливаются, когда за жопу берут их соотечественников, единоверцев, коллег… друзей. А вот если их самих или кого-нибудь очень близкого – жену, например… как следует схватят и сожмут в кулаке – о! – плотину прорывает, море возмущения приходит на земли спокойствия. Так? Ведь ты не из-за ихнего идейного пафоса ко мне сюда явился, ты с этим пафосом мирился б сто лет, кабы твою Тари не сцапали. Ты пять месяцев как там Ты пять месяцев один из них. Ты, скажем прямо, все, о чем мне тут наговорил, сам же и вытворял, своими, стало быть, руками, согласно приказу. Но как только твоей птичке горлышко перехватили… Небось недели две назад? Три, ну, может, месяц… Верно я говорю?
Рэм задумался.
Толстый был очень прав и очень не прав одновременно. Удрал бы Рэм тогда, в самом начале, кем был бы он? Нищий неприкаянный офицерик с нищей неприкаянной женой. Ничего бы он не мог предложить, кроме собственной стрелковой подготовки, и ничего, соответственно, не мог бы изменить. А сейчас у него есть кое-какие предложения. Но как теперь говорить с Толстым? После такого-то откровенного поворота?
Он мог красиво и обтекаемо соврать Толстому – так и так, старый мой товарищ, просто мы оба с Тари дошли до ручки, и жену мою взяли, а я чудом уцелел. Но, во-первых, противно. Во-вторых, у Толстого – звериное чутье. Он не поверит и будет прав. Ему скажут ровно то, что он сам сказал, а он принюхается и все равно не поверит… В-третьих, похоже, Толстый ни рожна не знает. И тогда через месяц, а то и раньше, раларовцы опять войдут в столицу.
Но если сказать Толстому правду, то… уж больно сложная выходит правда, станет ли он разбираться? Перед глазами Рэма поплыл тот самый ров. Тот поганый ров, где он… Нет, массаракш, такое не расскажешь. Такое надо видеть.
А у Толстого хватает дел. И он слушает Рэма, слушает пока, но в любой момент может сказать: все, болтовня больше не интересует, накормлю, напою, к делу приставлю, а возиться с твоими семейными делами не стану.
Пора к делу переходить, к настоящему делу… Или все-таки дослушает? Можно, конечно, ему с ходу выложить кое-что, но тогда совсем другой разговор выйдет – деловой на сто процентов…
– Я… ты дослушаешь меня, если я отвечу… если я стану отвечать тебе сложно и долго?
– Нет. Я заранее знаю все… ну, почти все, что ты мне скажешь, брат. Я знаю, что ты ее любишь до смерти…
«Если бы! Мне просто очень жалко эту добрую, заботливую женщину…»
– Я знаю, что ты страсть как хочешь ее освободить и попросишь у меня людей для тайной операции…
«Знал бы ты, что я у тебя попрошу…»
– Знаю, что пятьдесят процентов пандейской крови, да хоть все сто процентов пандейской крови у твоей Тари – куда как лучше, чем капля хонтийской крови у важных ребят из Северного форта Небось и это заготовил? Морщился, перекашивало тебя, но для старины Толстого и этакая пакость сойдет, на худой-то конец…
«Угадал. И морщился, и перекашивало меня… Но – напомнил бы в пиковом случае».
– Ну и как они там наш народ истребляют своими декретами и расстрельными отрядами, тоже сказал бы. Собственно, мужик, ты про это уже и начал вворачивать.
«Только не ври, что это тебя не заботит…»
– Я что-то упустил, Рэм?
– Да. Три вещи.
– Первая?
– Я там был, а ты – нет. Я точно знаю: вы – меньшее зло. Раз нет добра, лучше я буду с вами, с меньшим злом Лучше я стану про вас говорить «мы». Потому что остальные силы на землях бывшей Империи – еще страшнее, еще кровожаднее. Я бы сбежал к монархистам, да вот незадача, их скоро не останется, они уже сегодня ничто, воздух да пара штыков. А завтра на месте воздуха останется вакуум, а на месте штыков – могилы. Я хочу к тебе, Толстый, мне больше некуда идти.
Его собеседник вновь раскрыл блокнот и быстро-быстро начертал пару строк карандашной бисерописи.
– Сегодня же в Департамент пропаганды позвоню. Интересно: «меньшее зло»… Мужик, хорошо, годится! Оч-хорошо. Молодец. Ну, ты у нас всегда был голова.
– А теперь – вторая.
– Что – вторая? Голова – вторая? Чья? А, это ты про вещи, которые я упустил… Ну, давай. Может, еще какую-то…
Рэм его перебил:
– Толстый, а ты соображаешь, с кем говоришь?
Тот воззрился на Рэма непонимающе.
– Ты соображаешь, почему Тари до сих пор жива?
– Так ведь Дэк не дал ее… Фильшу…
– А почему Дэк не дал?
В глазах черного полковника, сидящего через стол, совсем не стало насмешки. Зато внимания добавилось вдвое.
– Ты, разумеется, знаешь: еще четыре дня назад я был секунд-майором, комиссаром 1-й Продбригады и политическим руководителем Южного участка обороны.
Толстый кивнул. Конечно, люди у него в Черогу имелись. Как и у «друзей рабочих» – в столице.
– И про должность замнаркура по народному просвещению ты тоже, я так полагаю, осведомлен.
Толстый кивнул вторично. Так и есть, ни рожна не знает.
– А вот относительно моего членства в анонимном Военно-политическом совете – вряд ли.
– Чего? Хм…
Собеседник Рэма был удивлен. Неприятно удивлен. Он, кажется, слишком доверял своей агентуре в форте. Дерьмо его агентура.
– Он существует вот уже четыре месяца И туда входит десять человек. Не те, кто занимает самые важные посты в армии или в администрации, нет. И не те, кто числятся «народными героями». Нет. Только те, кому больше всего доверяют четыре человека Дэк Потту, Вепрь, Фильш и Гэл Кетшеф. Дэк доверяет мне. Я – один из четверых его людей в Совете. И он меня не отдает на съедение Фильшу с прочими: если он потеряет меня, соотношение сил в Совете изменится не в его пользу. Дэку хоть и легче «дисциплину соблюдать», а свою порцию власти он вчистую отдавать не торопится. Считает, того, что уже отдал, более чем достаточно.
