Мужчина с фамилией Караваджо
[12]
распахивает настежь все окна
в комнате, прислушиваясь к ночным шорохам.
Он раздевается, осторожно растирает забинтованными ладонями
шею и некоторое время неподвижно лежит на незастеленной кровати. Шепчутся
деревья в саду. Блики луны прыгают на листьях астр, ныряя в них серебряными
рыбками и появляясь снова.
Лунный свет окутывает его, словно вторая кожа, словно сноп
воды. Через час он уже на крыше виллы. Здесь, наверху, он видит разрушенные
бомбежками скаты крыши, а внизу – развороченные огороды и сады, окружающие
виллу. Он все еще в Италии.
* * *
Утром, у фонтана, они пытаются поговорить.
– Вот ты и в Италии, значит, можешь больше узнать о
Верди
[13]
.
– Что? – она поднимает голову от белья, которое стирает
в фонтане. Он напоминает ей:
– Когда-то ты говорила мне, что влюблена в него.
Хана в смущении опускает голову. Караваджо ходит вокруг,
рассматривая дом при дневном свете, глядя из лоджии вниз, на сад.
– Да, когда-то ты все время повторяла это. Ты доводила
нас до бешенства все новой и новой информацией о Джузеппе. Какой мужчина!
Лучший из лучших! В нем нет изъянов! И нам ничего не оставалось, как только
соглашаться с гобой, самоуверенной шестнадцатилетней девочкой, не терпящей
возражений.
– Той девочки давно уже нет. – Она вешает выстиранную
простыню на край фонтана.
– Ты всегда добивалась, чего хотела.
Она идет по тропинке из булыжников, меж которыми пробивается
трава. Он видит ее ноги, обтянутые черными чулками, ее тонкое коричневое
платье. Перегнувшись через балюстраду, она говорит:
– Наверное, я должна признать, хотя бы где-то в глубине
души, что я приехала сюда именно из-за Верди, но вряд ли осознавала это. А
может, потому, что ты уехал на войну, а потом и отец… Посмотри на ястребов. Они
прилетают сюда каждое утро. Все остальное разрушено и разбито. Водопровод
разрушен, и воду можно взять только в этом фонтане. Союзники разобрали
водопровод, когда уходили. Они думали, что тогда я соглашусь уехать.
– Тебе следовало уехать. Ведь этот район еще не
разминирован, кругом полно неразорвавшихся снарядов.
Она подходит к нему и прикладывает палец к его губам.
– Караваджо, я очень рада видеть тебя. Как никого другого.
Только не говори мне, будто ты приехал сюда специально, чтобы уговорить меня
уехать.
– Да лично мне наплевать на эти чертовы бомбы! Я бы с
удовольствием посидел где-нибудь в маленьком баре, выпил бы пива и закусил
сыром, только я не хочу думать, что в один прекрасный момент это все может
взлететь на воздух! Я бы не отказался послушать Фрэнка Синатру. Кстати, было бы
неплохо раздобыть что-нибудь в плане музыки, – говорит он. – Это будет полезно
и твоему пациенту.
– Ему все равно. Он все еще в Африке.
Он наблюдает за ней, ожидая, что она скажет еще что-нибудь
об английском пациенте, но ей нечего добавить. Он бормочет:
– Некоторые англичане любят Африку. Одно полушарие
мозга у них точно отображает пустыню. И они не чувствуют себя там чужими.
Он видит, как она слегка качнула головой, мысленно
соглашаясь с ним. Она коротко подстригла волосы, и ее лицо стало обычным, в нем
не осталось и следа от скрытой тайны, которую придавали ей длинные пряди. Что
бы ни случилось, она казалась спокойной в этом маленьком, созданном ею мире:
журчащий вдали фонтан, ястребы, разрушенный сад на вилле.
Он думает, что, возможно, она и права. Каждый по-своему
старается забыть ужасы войны. Она выбрала свой путь: посвятить себя заботам об
обгоревшем пациенте, стирать простыни в фонтане, читать книги в комнате,
укрываясь в беседке из нарисованных на стенах листьев. Как будто все, что
остается, – это капсула из прошлого, которое было задолго до Верди, когда
Медичи, хозяева виллы, при свете свечи обсуждали проект балюстрады или окна в присутствии
приглашенного ими архитектора – самого лучшего архитектора в пятнадцатом
столетии – и желали, чтобы он создал что-нибудь особенное для обрамления столь
великолепного вида.
– Если ты останешься, – говорит она, – нам понадобится
больше продуктов Я посадила немного овощей, у нас есть мешок фасоли, но нам
нужны куры. – Она лукаво смотрит на Караваджо, зная его занятие в прошлом, но
не называя это вслух.
– Я тоже уже не тот, у меня не хватит смелости, –
говорит он.
– Тогда я пойду с тобой, – предлагает Хана. – Вдвоем
будет не страшно. Ты научишь меня воровать, покажешь, что и как надо делать.
– Ты не понимаешь. У меня не хватит смелости в смысле…
уверенности в себе и успехе.
– Почему?
– Меня схватили немцы. Они пытали меня и чуть не
отрубили мои проклятые руки.
* * *
Иногда по ночам, когда английский пациент засыпает, либо
почитав книгу за столиком около двери его комнаты, она отправляется на поиски
Караваджо. Она знает, где можно его найти: или в саду, где он лежит на каменном
краю фонтана и глядит на звезды в небе, или на нижней террасе. Сейчас, в начале
лета, когда установилась теплая погода, ему трудно оставаться в доме по ночам.
Большую часть времени он проводит на крыше у разрушенной трубы, но тихо
сползает вниз, когда видит, что Хана проходит по террасе и ищет его. Она
находит его у обезглавленной статуи графа, где на месте шеи любит погреться
один из местных котов, важно восседая и мурлыча при появлении людей. Ее
преследует чувство, что это не он, а она нашла мужчину, который любит темноту и
знает все ночные звуки, а когда напьется, утверждает, что вырос в семье сов.
Они стоят на утесе, вдалеке светится огнями Флоренция.
Иногда он кажется ей неистовым, иногда – слишком спокойным. Днем она замечает,
как неуклюже он двигается, его негнущиеся, непослушные руки с забинтованными
кистями, как он поворачивается к ней всем телом, вместо того чтобы повернуть
только шею, когда она показывает ему что-нибудь высоко в горах.
– Мой пациент верит в целительные свойства истолченной
в порошок кости павлина. Он смотрит в небо.
– Я тоже знаю об этом. – Ты что, был шпионом?
– Не совсем.
Он смотрит на окно в комнате английского пациента. Там еще
горит свеча. Разговаривая с Ханой, он чувствует себя свободнее ночью.
– Иногда нас посылали воровать. Им крупно повезло, что
они заполучили меня – итальянца, да к тому же еще и вора. Они не могли поверить
в свою удачу и использовали меня на полную катушку. Нас было четверо или
пятеро. Некоторое время у меня все шло хорошо. Я доставал для них бумаги и
ценные сведения. Но однажды, совершенно случайно, я попал в объектив
фотоаппарата. Представляешь?
