Патрик умер во Франции, на голубятне. В семнадцатом и
восемнадцатом столетиях во Франции строили огромные голубятни, иногда даже
больше домов. Примерно вот такие:
Горизонтальная линия на уровне примерно двух третей высоты
от пола обозначает карниз от крыс – чтобы крысы не запрыгивали, а голуби были в
безопасности. В безопасности, как в голубятне. Святое место. Во многом похожее
на церковь. Место, где находят утешение. Патрик умер в таком месте.
* * *
В пять утра он завел мотоцикл, и при повороте из-под заднего
колеса вырвался крупный песок. Еще было темно, и море вдали под скалой не
различалось. У него не было карты для прокладки дальнейшего маршрута отсюда на
юг, но можно вспомнить, опознать военные дороги и ехать вдоль берега. Когда
взошло солнце, он прибавил скорость. Реки были еще впереди.
Примерно к двум часам дня он достиг Ортоны
[113]
, в
окрестностях которой саперы возводили тогда наплавные понтонные мосты, едва не
утопая в глубоких водах речных стремнин во время грозы. Начался дождь, и он
остановился, чтобы развернуть плащ-накидку. Заодно обошел вокруг машины,
которая, проехав длинный путь, издавала уже другие шумы. Вместо скулящих и
завывающих звуков сейчас слышалось только легкое шипение, со щитка переднего
колеса к его ботинкам капала вода.
Сквозь защитные очки все выглядело серым. Он отгонял от себя
мысли о Хане. В этой тишине он не будет думать о ней. Когда перед ним
появлялось ее лицо, он стирал его, потягивая на себя то один, то другой рог
руля «Триумфа» и заставляя тем самым себя концентрировать все внимание на
скользкой дороге. Если ему и нужны какие-то слова, то не ее речи, а будет
достаточно, например, читать названия городов на восточном побережье Италии,
вдоль которого он сейчас едет. Он чувствует англичанина рядом. Обгоревшее тело
сидит верхом на баке с горючим и обнимает водителя; они не просто в одной
связке, но и лицом к лицу. Англичанин смотрит над его плечом назад, то в
прошлое, то на сельские пейзажи, сквозь которые они пролетают. Далеко позади на
одном из холмов Италии остался тот странный полуразрушенный дворец, который уже
никогда не восстановят, и его странные обитатели, с которыми Кирпал Сингх уже
никогда не встретится.
«…И слова Мои, которые вложил Я в уста твои, не отступят от
уст твоих и от уст потомства твоего, и от уст потомков потомства твоего…»
[114]
Голос английского нациста нараспев повторял слова Исайи в
его ухо, совсем как тогда, когда сикху рассказывали о лице, изображенном на
поюлке церкви в Риме.
«Конечно, есть сотни вариантов изображения Исайи. Может
быть, вам захочется увидеть его старым – в монастырях на юге Франции он именно
таков, с бородой, но в его взгляде все равно светится притягательная сила.»
Англичанин пел в своей раскрашенной комнате.
«Вот, Господь перебросит тебя, как бросает cильный человек,
и сожмет тебя в ком; свернув тебя в сверток, бросит тебя, как мяч в землю обширную…»
[115]
Ему нравилось лицо на фреске, и потому нравились эти слова.
Сикх верил в обгоревшего пациента и луга цивилизации, о которых тот заботился.
Слова Исайи, Иеремии и Соломона были записаны в его настольной книге, его
личной священной книге, в которую он вклеивал все, что любил.
Он передал эту книгу саперу, а тот сказал:
– У нас тоже есть «Священная Книга».
Дождь усиливался. Резиновый ободок на защитных очках треснул
месяц или два назад, и вода заливала стекла. Он снял очки и поехал дальше,
слыша шум моря. Его тело было напряжено, его бил озноб, тепло исходило только
от мотоцикла, к которому он прижался. Белый луч фары скользил в темноте, когда
он проезжал деревни, как падающая звезда, видимая только полсекунды, за
которые, однако, можно успеть загадать желание.
«…Ибо небеса исчезнут, как дым, и земля обветшает, как
одежда, и жители ее также вымрут… Как одежду, съест их моль, и, как волну,
съест их червь…»
[116]
Он снял очки как раз тогда, когда надо было поворачивать на
мост через реку Офанто
[117]
. Он держал их в левой руке, а руль – одной правой, и
мотоцикл стало заносить в сторону. Он бросил очки и заглушил мотор, но не
предусмотрел сильного удара о металлический край моста. «Триумф» упал вправо, и
его понесло вместе с дождевым потоком на середину моста, освещая руки и лицо
человека голубыми искрами от скрежета по металлу.
Тяжелая железка отлетела и ударила его в плечо. Потом его с
мотоциклом отбросило влево, где мост не был огорожен, и они помчались параллельно
воде, его руки откинуты назад над головой. Плащ-накидка сорвалась с плеч,
машина, смерть и солдат застыли высоко в воздухе, а затем резко рухнули вниз.
Он и металлическое тело, в которое он врос, ударились о воду и, породив белую
пенную дорожку, исчезли, как и дождь, в реке.
«…Господь бросит тебя, как мяч, в землю обширную…»
* * *
Как умер Патрик в голубятне, Клара? Его подразделение
оставило его там, обожженного и раненого. Он так обгорел, что пуговицы его
рубашки расплавились и стали его кожей, частью его груди, которую я когда-то
целовала, и ты целовала. Но почему же обгорел мой отец? Он, который мог
уворачиваться, как угорь, или как твое каноэ, словно заговоренный, от реального
мира. В своей милой и сложной наивности он был самым несловоохотливым
человеком, и я всегда удивлялась, что он нравился женщинам. Нам ведь больше
нравятся разговорчивые мужчины. Мы разумны, мудры, а он часто бывал потерян,
неуверен, молчалив.
Он обгорел, а я-то была медсестрой и могла бы его выходить.
Понимаешь, какая печальная география? Я могла бы спасти его или хотя бы побыть
рядом с ним в последние минуты. Я теперь многое знаю об ожогах. Как долго он
промучился там в одиночку среди голубей и крыс? Что чувствовал или бормотал в
последние минуты угасания, когда жизнь уходила из его тела? Голуби вились над
ним, а он вздрагивал от шума их крыльев. Он не мог спать в темноте. Он всегда
ненавидел темноту. И он был один, рядом ни любимого, ни родного человека.
Я устала от Европы, Клара. Я хочу домой. В твою маленькую
хижину на розовой скале в заливе Джорджиан-Бей. Я сяду в автобус до
Парри-Саунда. И с материка пошлю по коротким волнам радиосообщеиие в Нэнкейкс.
И буду ждать тебя, пока не увижу твой силуэт в каноэ. Вот ты плывешь, чтобы
спасти меня, вызволить от сюда, куда мы все ушли, предав тебя. Что давало тебе
силы? Как тебе удалось остаться столь решительной? Почему тебя не удалось
одурачить так, как нас? Ты демонически любишь удовольствия и стала такой
мудрой. Самая чистая из нас, самая темная фасолинка, самый зеленый лист.
